Зингарское восстание
Идея возвращения Зингаре независимости никогда не покидала головы зингарцев по-настоящему. Можно сказать, что огонек недовольства всегда тлел под спудом. Порой это приводило к бессильным, иногда просто опереточным попыткам бунта.
То один-единственный барон вдруг провозглашал себя королем независимой Зингары. И для подавления сего выступления хватало полутора сотен солдат Империи.
То среди крестьян зарождались мессианские идеи, в которых обретение Рая на Земле связывалось с именами легендарных королей прошлого. И тогда какой-нибудь красноречивый самозванец мог на несколько месяцев оказаться «королем» нескольких провинций. Иногда под влиянием каких-то факторов такие настроения вспыхивали огнем, охватывавшим всю страну.
Ко времени того, что современники называли просто Кардавской Войной, а вот некоторые восторженные (зингарские) историки будущего – Первой Зингарской Революцией, как будто подошло время нового зингарского бунта. Прошлый пришелся еще на начало правления Вимарка, выросли поколения, не помнившее карающей мощи Империи.
Известное присловье гласит, что «мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе».
В имперской историографии утвердилась точка зрения, что кардавский бунт был безответственной авантюрой молодой знати. И что подогревала «революционные настроения» больше амбициозность, чем какие-то реальные «ужасы имперской оккупации», которая за столетия перестала быть таковой.
Зингарские авторы склонны романтизировать героев тех событий. Иногда, впрочем, не забывая упомянуть о том, что в попытке обрести независимость от Аквилонии несколько юных аристократов повергли страну в ужасы многолетней войны и привели на свою землю диких лигурийцев.
Но и зингарцы и аквилонцы сходятся в том, что большую роль сыграл Лигурийский Союз.
Наверное, никто, и в первую очередь, сам герцог Беренгер, двадцатилетний литератор и дуэлянт, не мог предположить, во что превратится его выступление.
Юного политика в зависимости от воззрений автора склонны представлять либо как романтического героя, (возможно, даже оторванного от реальности), живущего в мире поэтического мифа. Либо как циничного, лишенного представления о здравом смысле и гуманности головореза. (Впрочем, тоже, склонного к отвлеченной мечтательности).
Наше повествование не ставит целью изучение душевной жизни этого удивительного человека, который, как злой рок, будет преследовать Аквилонию без малого полвека. Начал он как очередной речистый самозванец, обещавший и знати и народу всеобщее благорастворение воздуцев. А закончил свои дни он наместником стигийцев. Но это дело отдаленного будущего.
Беренгер, выходец из самой что ни на есть высшей знати, мог похвастаться, что в его жилах текла кровь древних королей Зингары. Тех, что правили еще во времена, когда Зингара была независимым королевством. При этом, в нем точно так же текла и кровь аквилонских императоров, и пуантенских герцогов, и где-то, кажется, даже появилась экзотическая стигийская примесь. Это был юноша статный, красивый, физически сильный и обаятельный. Считался выдающимся придворным стихотворцем и выиграл турнир среди молодых рыцарей, только что получивших пояс и шпоры. С самого раннего возраста Беренгер был честолюбив.
Историки вечно спорят о роли личности в истории. Наиболее разумной представляется точка зрения, будто бы во времена, когда все идет своим чередом, никакой великой личности переломить ход истории не под силу.
Но в моменты крайней опасности судьбы народов иногда зависят от действий единственного человека. Беренгер оказался одним из людей, которые попали в нерв эпохи. Будь он старше, его выступление обернулось бы ничем. Будь он моложе - восстание, которое он поднял, просто утопили бы в крови. Не говоря уже о том, что в любой другой момент молодой аристократ просто мог бы избрать стезю не мятежника, но имперского сановника или полководца.
Но Беренгер оказался окружен, с одной стороны, такой же «книжной» и знатной молодежью, в среде которой начали зарождаться некоторые идеи, во многом развившиеся только в будущем. Речь о развитии национального самосознания, становлении идеи государства-нации. Во времена Беренгера это было еще сущей абстракцией, до которой дело было полутора дюжинам праздных умов в столице. Но все эти умы входили в окружение Беренгера.
С другой стороны – герцог рос в эпоху всеобщих реставраций и всевозможных «возрождений».
На почве теоретически-книжного «национализма» (слова еще было) и выспренной идеи возвращения из векового небытия некоей легендарной славной Зингары, и взошли его путаные и непоследовательные убеждения. За которые он, однако, пролил реки крови, щедро жертвуя в общий поток и собственную кровь – кровь королей.
Единственное, что точно можно сказать про его воззрения, это что Беренгер никогда ни в коей мере не являлся носителем каких-то, приписываемых ему «прогрессистских» идей, просто в силу того, что до их появления надо было ждать столетия. Говоря проще, герцог Беренгер мечтал не о новой прекрасной Зингаре, а о возрождении славной Зингары времен «доброго короля» Риманендо.
К тому времени Зингара была одной из богатейших провинций Империи. В повседневной жизни «гнет» не ощущался ни простолюдинами, ни знатью. Наблюдалось любопытное явление – многие аквилонские аристократы, часто варвары во втором поколении, завидовали богатству и изысканности своих зингарских собратьев. Да, зингарцы служили в имперской армии и платили подати. Но никаких стесняющих законов (на религию, язык, обычаи и тп.) Тарантия на них не накладывала. Поэтому аквилонские авторы, (на стороне которых остается знание об ужасном последующем разорении Зингары) именуют зингарский бунт – «бунтом от хорошей жизни».
В то время от имени императора зингарскими делами управлял граф Хариберг, человек ленивый, добродушный и малоспособный. Должность свою он воспринимал как синекуру, предавался чревоугодию и мирным развлечениям, вроде просмотра спектаклей и прослушивания музыки. К аристократической фронде, о которой он не мог не знать, наместник относился скептически, и кажется, она его даже развлекала.
Развлечение кончилось, когда в покои мирно почивавшего наместника ворвался во главе двух дюжин вооруженных соратников герцог Беренгер. Несчастного сановника, человека наименее виновного среди всех имперских вельмож, закололи прямо в постели. При этом, со слов одного из заговорщиков, безобидный толстяк принял смерть отважно, и пообещал, что за его убийство каждый поплатится жизнью. Проклятие Хариберга сбылось, хотя за герцогом смерть будет гоняться полвека.
Часть зингарцев замерла в ужасе. Десятилетия мира единомоментно оборвались. Однако голоса здравомыслящих никто не слушал.
При полной поддержке экзальтированной толпы, с которой хорошо поработали предварительно всевозможные демагоги, поэты и политические авантюристы, Беренгер въехал на белом коне в старинный дворец и провозгласил себя королем. Свое слишком пуантенское имя он сменил на зингарский вариант – Бернардо.
Возможно правление нового «короля Бернардо» и оборвалось бы так же бесславно, как несколько других, похожих авантюр. Но Беренгер заручился поддержкой большой военной силы. Его посланники давно уже общались с лигурийской верхушкой. Видимо, действия были замыслены давно. В ту же ночь, когда Беренгер убил наместника, лигурийцы перешли границы. Причем те их родичи, что давно проживали на территории Зингары вовсе не встали насмерть на границе Империи, а присоединились к армии вторжения.
В столице и окрестностях началась скорая резня. Зингарцы самого разного звания принялись расправляться с имперскими поселенцами, которые были в шоке, когда недавние соседи, а порой друзья и деловые партнеры возникали у них на пороге с оружием в руках.
При всем кажущемся безумии авантюры, она совпала по времени с первым восточным походом Децима. Император увел на войну с Тураном большую часть имперских войск. Обязанности по защите границ были возложены на самих зингарцев. Так что гарнизоны обычно без проблем присягали мятежному потомку древних королей. Конечно, среди зингарцев нашлись и лоялисты, сохранившие верность Империи, а не перешедшие на сторону новоявленного «короля Бернардо». Но число их было невелико.
Крупными городами мятежники овладели с удивительной легкостью.
Один легион, стоявший недалеко от лигурийской границы и укомплектованный преимущественно выходцами из центральных провинций и Боссонии принял на себя главный удар лигурийских сил.
Второй легион, на котором лежала обязанность защиты важного торгового порта Кастиллы от стигийских морских рейдов, удержал город за собой.
Оставив в тылу отчаянно дерущийся пограничный легион, лигурийцы покатились по стране, расправляясь с пытавшимися сопротивляться имперскими рыцарями и поселенцами. Поход сопровождался обычными для варварских вторжений грабежом и насилием, хотя вожди похода и старались, чтобы чинилось оно по политическим мотивам. Но очень скоро в центральных провинциях вспыхнули еще и крестьянские бунты и Зингара начала скатываться в хаос.
Лигурийские войска рассчитывали, что новоявленный король расплатится с ними, как только заполучит казну. Но аппетиты их росли, в конце концов, они начали откровенно грабить зингарские города. Король тогда не имел достаточной военной силы, чтобы призвать их к порядку.
Ему приходилось откупаться от хищных «союзников» не только денежными подачками, но и выделяя им «на кормление» некоторые области. Так что не прошло и полугода, и не только народ, но и знать и особенно торговая верхушка попросту взвыли от новоявленной «свободы от Империи».
При этом очевидно, что Беренгер изначально цели отдать страну варварам не ставил, просто лигурийцы обладали достаточной военной силой, чтобы не только блокировать пограничный легион, но и не допустить вмешательства имперских войск, которые не могли преодолеть речные и горные преграды.
В самой Кардаве после недолгого «медового месяца» между новым правителем и всеми сословиями, начались сначала вооруженные стычки, а потом настоящий террор. Беренгер вцепился во власть как голодный зверь в добычу. Первоначально он создал что-то вроде государственного совета из своих товарищей по заговору. Из полутора дюжин его участников, до конца восстания дожили пятеро, из которых двое – в темнице, а трое перебежали на сторону Империи. При этом в боях погибли только двое из тринадцати, прочие были казнены по приказу короля, или пали жертвами заговоров, которые плели друг против друга.
Главной опорой Беренгера в борьбе за власть оказались городские низы, в том числе тесно связанные с укоренившимися в зингарском обществе теневыми дельцами, контрабандистами и тому подобной публикой. Так же ему, воспользовавшись иррациональной любовью простолюдинов к монархам, удалось заручиться и поддержкой части крестьянских вожаков, которые хотели видеть в нем идеального короля из легенд. Но эта поддержка ничего не стоила бы, если бы Беренгер не сумел договориться с военизированной прослойкой мелкого и мельчайшего дворянства. В Зингаре давно успело сложиться своеобразное сословие, не имевшее постоянных доходов, зато имевшее формальный дворянский статус. Во времена больших войн, дворянство, на условиях несения военной службы, иногда получали скопом целые селения. Когда-то предки этих «дворян», были конными лучниками, копейщиками, меченосцами. Части формировались по территориальной принадлежности. Оружие и военные навыки передавались от отца к сыну. Такие воины сыграли важную роль в деле спасения и Зингары и всей Империи от варваров. Но времена варварских вторжений прошли, а сословие осталось. Люди это были задиристые, заносчивые, праздные, к обычному труду питавшие великое отвращение. Они либо нанимались на службу, ища войска, где дисциплина слабее, либо побирались при дворах настоящей зажиточной знати, либо опускались до разбоя. При этом многие имели (или сочиняли) пышные родословные и претендовали на полноценное дворянство, то есть владение землей с прикрепленными к ней крестьянами.
Вот с такими-то «дворянами в деревянных башмаках» Беренгер и нашел общий язык. Из них сложилось ядро его войска. Стойкость и отвагу мятежников отличали все, сражавшиеся с ними.
К зиме военные действия заглохли, но это было не начало перемирия, а обычная остановка на холодное время года. Где-то шли какие-то малозначительные стычки. Ситуация была такова. Лигурийцы заняли весь западный берег Черноводной и северные провинции. Правда, занозой в их теле оставался пограничный легион, который так и не сдался. Но солдаты этой героической части от голода уже начали варить ремни и башмаки, и казалось, конец их близок. В целом сопротивление было подавлено, хотя против лигурийцев там и здесь вели партизанскую войну самые разные люди.
Формально лигурийцы считались союзниками Бернардо, в действительности преследовали свои интересы.
Имперские лоялисты старались сосредоточить свои силы у Кастиллы. В некоторых провинциях шла причудливая чересполосица имперских и верных Беренгеру земель. На все это накладывались крестьянские выступления и обычный разбой, который чинили все стороны.
Король Бернардо удерживал столицу и близлежащие территории. С началом весны он собирался начать поход для разгрома имперцев Кастиллы. Правда ради снабжения и вооружения армии ему пришлось обложить своих подданных новыми налогами. Которые оказались много тяжелее имперских, а взимались с редкой жестокостью. Именно тогда и начало рушиться единство государственного совета, члены которого стремительно превратились из товарищей и соратников в непримиримых врагов.
Через год после коронации «короля Бернардо» ненавидели практически все слои населения. Но «дворяне в деревянных башмаках» продолжали хранить верность. В это же время Беренгер поссорился с триумвиром Талоргом. Самый амбициозный из соправителей, воинственный пикт во главе хорошо вооруженного отряда прибыл к Кардаве, и потребовал, чтобы «король» официально признал власть Союза над всем западным берегом Черноводной. Талорг вообще обустроил свое прибытие как некий вариант имперского триумфа, и это не могло не оскорбить кардавцев всех званий.
Предложение Союза было достаточно рациональным. Войска молодого государства и так уже занимали те земли, на которые союз претендовал.
Но на такое соглашение Беренгер пойти не мог, хотя бы потому, что в тех провинциях ему сохраняли формальную лояльность некоторые крестьянские вожди и даже часть знати.
У короля Бернардо было удивительное свойство из всех возможных вариантов выбирать худший. Поэтому однажды ночью к посольскому кварталу, где расположились лигурийцы, начали стекаться вооруженные люди, которыми предводительствовал сам король. Беренгер произнес пылкую, хотя и излишне витиеватую речь, направленную против варваров-лигурийцев, посмевших осквернить славный древний город.
Разгоряченные словами правителя и вином, зингарцы окружили недавних союзников. То есть тех, чьи войска не только блокировали верный Империи легион, но и удерживали на перевалах карательную экспедицию, которую уже собрал в Пуантене брат герцога Галерана – Эспландиан.
Талорг, который, по словам участников ночного побоища, был изрядно навеселе, вышел к толпе. Один и безоружный. Самое удивительное, что «дикарь» пытался воззвать к разуму кардавцев, справедливо указал на все обстоятельства. Быть может, ему и удалось бы успокоить людей, но тут сам Беренгер набросился на безоружного пикта с мечом.
Если бы он убил Талорга, это было бы просто злодеяние. Но вышло злодеяние позорное.
Беренгер не сумел нанести смертельного удара. Пикт раненый в плечо, схватил меч прямо ладонью за лезвие, вырвал из руки короля и сбил того с ног. С перекошенным от ярости лицом, Талорг наступил на грудь поверженного короля Зингары, требуя сдаться и приказать людям разойтись. Кто-то выстрелил в Талорга из арбалета. Талорг упал, и тогда Беренгер, выхватил кинжал и ударил пикта в живот. Талорг однако, опять поднялся и ударом кулака сбил Беренгера с ног. Истекая кровью, пикт поднял оброненный меч, и попятился обратно к воротам в квартал. Но он споткнулся на ступенях, упал, и тогда на него набросилось больше дюжины человек и закололи.
Сцена была настолько безобразной с любой стороны, что поклонники короля Бернардо сотни лет пытались стереть ее из памяти людской.
Все случилось за полминуты и в то же время из квартала на кардавцев набросились взбешенные лигурийцы. В завязавшейся битве погибло около двух сотен зингарцев и всего несколько лигурийцев были ранены.
Такое соотношение потерь возникло потому, что большинство толпы составляли зеваки. При виде крови и смерти многие рванулись назад и втоптали неудачливых товарищей в каменную мостовую, попадали с мостов. Лигурийцы убивали всех, до кого смогли дотянуться. Потом правда, к зингарцам на помощь пришли хорошо вооруженные воины из личной стражи Беренгера. Лигурийцы отступили обратно в посольский квартал, забрав с собой тело Талорга.
Несколько дней их пытались поджечь или взять штурмом, но воины Союза всякий раз выходили победителями. Беренгер был вне себя от гнева и отчаяния. Кажется, он начал осознавать, что натворил. В качестве жеста доброй воли он выпустил из города лигурийцев.
Но так как исправить ничего было нельзя, король Бернардо решил объявить войну Союзу. В результате армия, которая должна была пойти на Кастиллу, перешла Черноводную.
В той кампании отличился один из соратников короля – граф Галиндо Гарсес. Благодаря несомненному полководческому дару Галиндо и доле везения, зингарцы сумели одержать несколько побед. Победы эти, хотя и имели локальный характер, сильно ободрили мятежников и содействовали тому, что на сторону короля Бернардо перешли некоторые вожди самостоятельных отрядов, имевшие большой вес в своих провинциях.
Беренгер требовал от Галиндо развить успех и вторгнуться на земли Союза, но тот считал это опасной авантюрой. Потому при возвращении в Кардаву граф Галиндо Гарсес был брошен в темницу, где так и просидел до конца восстания.
Тут судьба как будто решила дать измученной Зингаре передышку.
Потому что гибель Талорга вызвала грызню за власть в верхушке Союза.
Неписаная традиция гласила, что триумвират сохраняет свои полномочия только в то время, когда живы все три его участника. В случае смерти одного, двое других должны сложить с себя полномочия и не имеют право еще раз избираться на должность.
Фортехерн собирался поступить согласно обычаю, а Майлог вцепился во власть и требовал избрать новым триумвиром сына погибшего в Кардаве Талорга. Дело только чудом не дошло до войны. Долгое время в стане лигурийцев шли запутанные политические игры, сопровождавшиеся чередой поединков, пиров, торгом, угрозами и долгими бесплодными спорами. Войска Союза были фактически парализованы.
Наконец Майлог с помощью посулов, угроз и, по всей видимости, подделки предсказаний оракула, сумел продавить свой проект по «обновлению» триумвирата.
Но время было уже упущено, рыцарская конница Эспландиана, при поддержке боссонских стрелков вторглась в Зингару.
Имперцы заставили лигурийцев отступить и снять осаду с умирающего от голода лагеря пограничного легиона. К тому времени, верных долгу солдат осталось в строю уже меньше четверти. Но их спешно включили в состав армии Эспландиана и поставили на усиленное довольствие.
Выбив часть лигурийцев обратно на территории Союза, Эспландиан двинулся вглубь страны. Одновременно лоялисты Кастиллы начали военные действия против мятежников на востоке Зингары, которые не признавали своим королем Бернардо, а провозгласили власть некоего Аурелло.
Эспландиан не мог решить, идти ему на Кардаву или на помощь Кастилле.
Потом случилось событие, мигом изменившее весь ход войны, и придавшее ей совершенно новое измерение.