[Михаэль фон Барток]

короткая глава, в которой случается то, что неминуемо должно было случиться.

Да, Каллен в самом деле любил Вильду. Но еще он любил себя, свою растущую славу и дух приключений. Молодость и воспитание в беззаконном клане сделали его отчаянным авантюристом. Так что в каком-то смысле слова, скользить по веревке, в предрассветный час сбегая из башни Остейнов было не меньшим удовольствием, чем провести ночь в объятиях пышнотелой красавицы Вильды.
Вот и сегодня все должно было пройти как обычно. Он надел на руки специально принесенные по такому случаю, грубые кожаные рукавицы, и вниз, от окна Вильды не столько спускался, сколько скользил по веревке. Приземлившись, привычно спружинил сильными ногами о мерзлую землю, и где-то в душе лишний раз восхитился собой, своей ловкостью и силой.
Только в этот раз что-то у основания башни было неумолимо не так.
Каллен слишком поздно понял, что же не так.
В воздухе висел запах трубочного табака. Выходит его поджидали в засаде!
Прежде, чем он успел сообразить, в какую сторону лучше бежать, из темноты возникли несколько вооруженных до зубов стражников. Наперевес они держали алебарды, каждый старался направить оружие так, чтобы увернувшись от оружия его товарища, Каллен напоролся на его собственное.
Их было восемь человек. Если бы Каллен взял с собой пистолеты, то он тут же выстелил бы в ближайших, а в воцарившемся шуме, дыму и панике мог бы сбежать. Но единственным его оружием был короткий меч, оружие в поединке грозное, но в схватке с несколькими соперниками бесполезное, даже жалкое.
Молодой горец приосанился, постарался сохранить на лице гордую усмешку. Впотьмах это едва ли кто-то оценил, но хоть перед собой надо держать лицо.
- Здравствуйте, барон Гленкаррен. – пробасила высящаяся за спинами стражей исполинская фигура. Одного только роста было достаточно, чтобы узнать графа Остейна. Граф поднял масляный фонарь, осветивший зверское, пересеченное бороздами шрамов, лицо, в обрамлении густых бакенбард, придававших графу сходство со львом.
Каллен кратко поклонился.
- Здравствуйте, сир.
- Оружие отдайте моим людям. Без этих ваших героических выходок.
В лицо Каррену уткнулось дуло кавалерийского пистолета, который больше напоминал укороченную аркебузу.
- Воля хозяина – закон. – ответствовал Каллен, снимая перевязь с мечом.
- И тот кинжал, что на лодыжке – тоже отдайте. – почти благодушно сказал граф.
Каллена заперли в каменном мешке у подножия башни. Это была та самая темница, где когда-то дожидался своей очереди на виселицу его дядя. Не было даже мысли, что отсюда можно сбежать. Каллен рухнул на кучу сена, которую с необычной заботливостью бросили в углу, и погрузился в великую тоску, смешанную с гневом на самого себя.
Вильде граф просто велел на глаза не показываться. Причин тому было две. Во-первых, Остейн боялся попросту убить свою распутную дочь. Во-вторых, он не меньше того опасался, что если Вильда заговорит с ним, то сумеет убедить помиловать Каллена Крумоха.
Обуреваемый гневом, граф Остейн прошествовал в свои покои, по дороге щедро рассыпая прислуге брань и затрещины. Там он потребовал накрыть стол, причем, хотя час был ранний, наравне с мясным пирогом, появилась большая бутыль пуантенского вина, которую граф, с целью успокоить нервы, осушил почти сразу и тотчас велел подать вторую. Теперь можно было спокойно поесть и все обдумать.
Допивая вторую бутыль, Остейн приказал позвать капитана Фирсонхэя, командира своих всадников.
Тот явился очень скоро, одетый во все черное, высокий, прямой, как натянутая тетива. В коротких волосах капитана уже сверкала седина, но скорее от тяжело и бурно прожитой жизни, чем от возраста. Фирсонхэю было примерно тридцать пять лет. С пятнадцати он служил Остейну. Редкий день он проводил не в седле, редкий год не участвовал в нескольких стычках и как минимум одной настоящей битве.
- Сегодня вечером Каллен Круммох должен быть повешен, как гласит старый указ. – огласил свое решение граф.
- Никакого разбирательства не будет, сир? – уточнил Фирсонхэй.
- Он из Горных Круммохов, этого уже достаточно. А с учетом… - начал было граф, но замолчал. Озвучивать тягчайшее преступление Каллена он лишний раз не хотел. Конечно, скоро каждый пьяница в каждой таверне Пограничья, и последний пастух в горах, спускающийся к людям раз в несколько месяцев, будет знать о том, что Каллен Круммох соблазнил графскую дочь. Но это не повод самому графу говорить об этом. – С учетом его прочих преступлений, суд был бы издевательством над законом. Пока указ о том, что всякий член разбойного клана должен быть предан смерти, действует, я буду вешать каждого горца, что попадет мне в руки.
- А вам чего, Артаэр? – багровея от вновь нахлынувшей ярости, обернулся граф к бесшумно выросшему в дверях человеку.
Стоящий в дверях был исполинского сложения, не ниже самого Остейна, но чуть не вдвое шире в плечах и груди. Он сутулился, отчего еще сильнее походил на зверя, в честь которого получил свое имя. В лице, слишком длинном, слишком, грубом, слишком костистом, непомерно больших, даже для человека такого сложения, руках, угадывались признаки редкой и загадочной болезни. Той самой, что иногда заставляет человека вырастать выше всякого предела, превращая в неуклюжего и болезненного, способного упасть под весом собственного тела, ярмарочного урода. Но Артаэр, если и страдал этим недугом, то только в самой начальной стадии, потому что обладал непомерной силой, которой по Пограничью ходили, (возможно, преувеличенные), слухи.
На великане был некогда щегольской, а теперь немыслимо заношенный, местами кое-как заплатанный костюм темно-красного сукна, его густые черные волосы давно не видели гребня, и вообще он имел такой вид, будто спал несколько дней и только сейчас проснулся. Он был безоружен, а из-за подслеповато прищуренных глаз, которым не слишком помогали круглые, выглядевшие крошечными на огромном лице, очки, казался, человеком робким и безобидным.
- Подите прочь, болван! – еще больше возвысил голос граф. – Фирсонхэй, выставьте его вон, в самом деле!
Гигант, впрочем, не проявил ни малейшего смущения и страха, которые, как будто, естественно испытывать, когда на вас повышает голос грозный владыка Пограничья, человек жестокий и грубый.
Он так и стоял, скромно потупив глаза, сминая в ручищах шляпу. По всей видимости, шляпа часто страдала от такого обращения, потому что решительно непонятно было, какую она изначально имела форму. Но это было проявление обычной для странного посетителя застенчивости, чем страх перед графским гневом.
- Осмелюсь возразить, сир. – сказал Артаэр. Мягкий, негромкий, деликатный голос его не соответствовал широкой груди и зверообразной физиономии. – Осмелюсь возразить. – повторил он решительнее. – Не всякого Круммоха вы вешаете. Я сам происхожу из них, а меня вы не только не повесили, но никогда и не обещали этого сделать.
- Да провалитесь вы с вашими возражениями! Вы – особый случай! Этот Круммох разбойник, и точка!
- Строго сказать, господин землемер прав. – вставил слово Фирсонхэй. – Он на самом деле из Горных Круммохов.
- И вы туда же?!
- Граф, все-таки публичная казнь не то, что стоит вершить на скорую руку. Если бы вы застрелили его…
- Вы что, хотите, чтобы я, Страж Границ, убивал безоружных пленных?! Артаэр человек странный, все мы это знаем. Но вы-то, капитан, в вас-то, откуда жалость к проклятому горцу?!
- Никакой жалости, сир. Но раз уж он живым попал к вам в руки, я бы не спешил его казнить. Это может вызвать гнев его родичей.
- Ха! Да плевать я хотел на этих голодранцев! Пусть хоть все приходят, у меня на каждого найдется пуля, или хороший удар палашом!
- Не тех Круммохов я имею в виду, сир. Я про Гленнкарренов и про Куадов.
Остейн перевел тяжелый взгляд с капитана на землемера, и обратно.
- Будьте вы оба прокляты. – устало сказал он.
- Я не верю в проклятия, сир. – зачем-то заявил Артаэр. – Это суть проявление старинных суеверий. Он, судя по всему, собирался пуститься в пространное рассуждение по этому поводу, но Фирсонхэй вытолкал его за дверь. Причем получилось у него это на удивление легко, потому что великан не сопротивлялся.
- Вот ведь, болван. Ученейший болван Пограничья. И ведь не возразишь, он на самом деле Круммох по крови, а я его не только не повесил, но и оплатил его учебу…

Добавлено через 2 минуты
глава в которой появляется едва ли не первый в истории Саги киммериец, рожденный для ратных подвигов, а возможно, первый официально зарегистрированный в Аквилонской Империи случай функционального аутизма.

Великан Артаэр, которого граф именовал «ученейшим болваном» был человек изумительной судьбы, и еще более изумительного душевного склада.
Он, в самом деле, происходил из Горных Круммохов. Но его родители покинули клановое гнездо после ссоры, что закончилась, как и полагается у горцев, кровопролитием. Поселившись вместе с выводком в полдюжины детей где-то в горах, чуть ли не пещерах, они продолжили заниматься теми же делами, что и прежде – браконьерством и разбоем. Поначалу, глядя на то, каким крепким растет их сын, чета разбойников радовалась. Но очень скоро маленький Артаэр разочаровал отца и мать. В нем не было ни грана задиристости, он был задумчив, мягкосердечен, не любил обычные для мальчишек развлечения. Разве что к рыбной ловле питал пристрастие, но то, мог, уйдя на реку, провести там весь день, а вернуться с одной-двумя рыбинами. Потому что вместо рыбалки занимался наблюдением за рыбами.
Когда Артаэру было двенадцать лет, он ростом и силой сравнялся с иным взрослым мужчиной. А вот душевные странности его только усиливались. Задумчивость становилась все более глубокой, а уж вопросы, которыми он задавался, его отцу в голову не пришли бы даже после двух бутылей самогона. Например - является ли утренняя звезда такой же звездой, как все прочие, или чем-то иным. К семейным «промыслам» Артаэр точно так же интереса не проявлял, и, несмотря на свою силу, часто подвергался издевательствам со стороны младших братьев. Конечно, был предел после которого добряк впадал в неудержимую ярость, и в таком состоянии, мог бы, пожалуй, убить. Но так же быстро гнев его отступал. А братья, как все мальчишки мира, отлично знали грань в издевательствах, которую не стоит переходить.
В одно пасмурное осеннее утро, собрался пораньше и велел Артаэру идти за ним. Он привел сына в небольшой поселок, который будучи расположен на границе горной и равнинной местности, являлся скорее крепостью, чем мирным поселением. За законами там не слишком следили, потому отец Артаэра решил рискнуть головой, но избавиться от бесполезного отпрыска, который был горазд поесть.
С четверть часа он о чем-то говорил с коренастым, прокопченным до черноты бородатым человеком. Артаэр в их беседу не вникал, будучи погружен в свой загадочный внутренний мир. Несколько раз отец подзывал его, и то велел выпрямиться, то продемонстрировать мышцы на руках. Наконец мужчины о чем-то договорились, несколько монет из черной руки бородача перекочевали в ладонь отца Артаэра, чтобы исчезнуть где-то в складках безразмерного горского одеяния.
- Вот что, сынок. – обратился родитель к Артаэру. – Отныне ты будешь жить у мастера Мэрдока и работать на него. Если будешь хорошо трудиться, то со временем тоже сможешь стать мастером.
Артаэр с потрясающим бесчувствием пережил разлуку с семьей и вольной жизнью в пустошах. Даже его отец, который фактически продал сына кузнецу, в последний миг заколебался, а новоиспеченный подмастерье и ухом не повел.
Мэрдок обернулся к нему, потом к отцу.
- Почему он все время молчит? Вижу, что он крепок для своих лет, да вот только не дурачок ли он? Мне нужен работник, который не отличает где право, а где лево, и не способен освоить ремесло. Чтобы таскать воду и уголь хватило бы и осла.
- Он странный, это верно. Но при этом совсем не дурак, а какбы не наоборот. Ну ладно, сын, прощай. – быстро закончил свою речь гордый сын гор, и повернувшись к сыну спиной постарался исчезнуть как можно быстрее.
Мэрдок еще раз осмотрел нового работника.
- Значит, тебя зовут Медвежонком? – уточнил он.
- Да, на горном языке мое имя значит медведь. – безучастно подтвердил Артаэр.
- Идем, Медвежонок.
Несмотря мрачный, едва ли не свирепый вид, мастер Мэрдок оказался человеком совсем не злым и жилось у него Артаэру недурно. Конечно, ему приходилось с утра до ночи заниматься тяжелой работой, но он не выказывал ни малейшего недовольства. Работа была тяжелой, от нее ломило каждый дюйм тела. Но и кормили досыта, Артаэр едва ли не впервые в жизни ложился спать сытым. Мэрдок был членом цеха кузнецов. В действительности его можно было назвать скорее мастером в изготовлении сложных механизмов. Когда-то он учился и в Гвареле, и Тарантии, но в итоге вернулся в родное Пограничье. Пограничье было бедным и истерзанным вечной медоусобицей, зато здесь он был единственным человеком, которому можно было заказать дверные замки, всевозможные запорные, подъемные, поворотные приспособления. Оружейным делом Мэрдок почти не занимался, но умел, конечно, починить замок аркебузы или пистолета.
Но дело его процветало, потому что оружейников было пруд пруди, а вот изготовить защитную решетку для входа в замок, вместе с воротом и цепями, умел только Мэрдок.
Кроме Артаэра на него трудились еще пять работников. Младший был совсем еще мальчишка, пригодный только для мелких поручений, а старший – тридцатилетний женатый мужчина. Он когда-то не сумел, или не постарался изготовить своего «шедевра» и стать самостоятельным мастером. Скорее всего, трудиться за плату, а не заниматься ведением своего дела ему нравилось больше. Для больших заказов,требовавших усилий большого числа людей, Мэрдок нанимал работников, с которыми рассчитывался и расставался сразу по выполнении такого заказа.
Хозяин работал вместе с ними, а иногда и больше, потому что кроме работы руками должен был заниматься расчетами и всевозможными коммерческими вопросами.
Как всякий житель Пограничья, Мэрдок умел обращаться с оружием, и кажется, в молодости был известным бойцом на мечах. Но с годами такая слава совсем перестала его интересовать. Как мастер, в чьих услугах нуждались все стороны (кроме бедных и беспечных горных кланов вроде Круммохов), он пользовался величайшим уважением, и был личностью едва ли не неприкосновенной. А если какие-то разбойники попробовали бы покуситься за его сбережения, то встретили бы такой отпор, что трижды подумали о том, так ли им нужно золото кузнеца, если за него придется пролить ручей крови.
Дом Мэрдока был типичным домом Пограничья, скорее маленькая крепость. Сложенный из камня, он имел в высоту три этажа. На третьем этаже жил сам мастер с семьей, второй был отведен для работников и хранений припасов, на первом располагалась мастерская, где занимались «чистой», тонкой работой, тогда как плавка и ковка металла происходили в отдельно стоящей кузне.
Первый этаж со вторым соединяла нарочито кривая и узкая лестница, а на третий попасть можно было только по приставной лестнице, которую втаскивали наверх. Окованные железом дубовые двери были непомерно тяжелы, для того, чтобы открывать и закрывать их Мэрдок соорудил особые приводы. Узкие окна, больше похожие на бойницы, трехфутовые стены и крыша, крытая черепицей, превращали дом в настоящую крепость. Каменный же забор, окружавший обитель мастера, щетинился поверху черепками, битым стеклом и ржавыми обломками металла.
На дворе всюду лежали груды угля и торфа, руды и иных необходимых минералов.
Первое время Мэрдок оценил только выносливость и покладистый нрав своего работника. Молчаливый, совершенно чуждый свойственной большинству юнцов смехотворной гордыни, тяги к попойкам, дракам и лености, Артаэр безукоризненно выполнял любые поручения мастера. Он накачивал воздух, таскал уголь, мешал в печи руду, уголь и флюс. От тяжелой работы Артаэр становился только сильнее. Прошло не так много времени, прежде чем ему доверили при помощи весившего почти восемьдесят фунтов лома, вымешивать из чугуна чистое железо. Это был воистину каторжный труд, но Артаэр не жаловался, хотя лицо и руки его были часто обожжены, а ночами порой его мучил кашель, от забившей горло и легкие окалины. Однако, через какое-то время, Мэрдок стал замечать, что тот проявляет интерес к секретам ремесла. Застенчивый, скупой на слова, Артаэр вдруг мог начать воодушевленно расспрашивать хозяина о том, в каких количествах и когда нужно добавлять флюс, как именно определить готовность крицы к вымешиванию и тому подобные вопросы.
В то время в богатых городах, в развитых частях мира давно уже отделились друг от друга не только кузнецы и плавильщики, но и изготовители лат от оружейников. Все учредили свои цеха и гильдии, пребывавшие в состоянии напряженного противостояния, иногда выплескивавшегося на городские улицы в виде настоящих боев. Но в медвежьем углу Пограничья мастеру приходилось сочетать в себе и рудознатца и слесаря, а заодно вести дела с рудокопами и угольщиками.
На беду Мэрдока жена его была совершенно неграмотна, и в отличие от многих других жен мастеров не могла помогать с бумажной работой, которая накапливалась даже тогда. Потому он не препятствовал старшей из своих дочерей обучаться грамоте. План мастера, которого боги обделили сыновьями, был обычен – выдать дочь за самого толкового из подмастерий, поселить того под своей крышей, и таким образом сохранить семейное дело и капитал.
Сколь странным не был Артаэр, в нем Мэрдок увидел задатки великого ума, а не только большую силу.
Должно быть, судьба готовила отпрыску Круммохов участь мастера, но потом повернулась и вовсе удивительным образом.
Увлекшись литейным делом, Артаэр не меньше того интересовался созданием сложных механических изделий. Всевозможные колесные передачи, усиливавшие движения ворота, хитроумные замки, колесные замки на оружии и тому подобные творения рук человеческих его просто завораживали. Так он понемногу стал учиться чертежному делу, и заодно научился читать и писать.
Что случилось с юным силачом, учеником кузнеца, после того, как ему открылось таинство букв, уже совсем ни на что прежде виданное не походило. Конечно, некогда привезенный Мэрдоком из Тарантии том, посвященный горному делу, был Артаэром не просто прочитан, но едва ли не заучен наизусть. Но на том тяга к знаниям, загоревшаяся в сердце Артаэра не улеглась. Свои скудные сбережения (а Мэрдок, оценив усердие ученика, определил ему небольшое жалование деньгами) Артаэр принялся тратить на книги. В Пограничье настоящих книжников было – перечесть на пальцах одно руки. Но какие-то творения ума человеческого все же из столиц привозились и покупались. Дальнейшая судьба таких книг была различна, иные стояли на полках, просто демонстрируя богатство своих владельцев. Но иные становились умственной и духовной пищей для немногочисленных, но восторженных читателей.
Однажды к Мэрдоку приехал граф Остейн, чтобы отдать в починку дорогой пистолет. Конечно, можно было бы послать слугу, но графу хотелось поговорить с мастером о разных вопросах, как касающихся будущих заказов, так и о положении дел в Пограничье.
Так случилось, что в момент, когда граф и мастер, оставив сословные предрассудки, лакомились копченой грудинкой, запивая ее горьким пивом, в комнату вошел Артаэр.
Перемазанный сажей, мощно сложенный юноша выглядел именно так, как обычно представляют молотобойцев, с его огромными, непомерной длины руками, в которые въелись уголь и металлическая окалина.
- Вот сир, полюбуйтесь! – указал на него столовым ножом мастер Мэрдок, уже изрядно захмелевший. – Тот самый малый, о котором я вам рассказывал. Он наверное, мог бы стать большим человеком в нашем деле. Но не поверите, чем у него забита голова. Верите ли нет, а он за свои деньги купил книгу о движении небесных светил! Прочитал, и кажется, даже что-то там понял! Нет, с такой головой мастером не стать, тут надо прочно стоять на земле, а не витать мыслями среди светил.
Хохотнув, Мэрдок подлил себе и графу пива.
Остейн между тем с интересом воззрился на юношу.
Граф, чье лицо в те дни пересекал только один шрам – от левой брови к правой щеке, тогда уже полюбил напускать на себя вид свирепого рыцаря-разбойника, едва ли не сказочного людоеда, чему способствовали его рост и буро-рыжие волосы. Но человек это был вовсе не глупый, и даже учившийся в аквилонской столице. Большая часть знаний из его головы благополучно выветрилась, но некое почтение к учености и понимание того, что ученые люди могут быть полезны и важны, сохранилось. Потому он заинтересовался удивительным подмастерьем.
Выяснив в ходе краткой беседы (ответы из Артаэра приходилось, будто кузнечными клещами тащить), что характеристика, данная мастером, совершенно верна, и этот детина, пропитанный угольной пылью, в самом деле, умом погружен в вопросы отвлеченные, даже возвышенные, Остейн вдруг загорелся столь же удивительной идеей.
- Мастер, уступите мне вашего молотобойца. Думаю, если он, в самом деле, так тянется к знаниям, пусть учится! Со времен смерти старого Торгильса у меня на службе нет ни одного действительно грамотного человека.
Тут, почуяв выгоду, мастер Мэрдок принялся юлить, жаловаться на то, что боится лишиться ценного работника, говорить, что привязан к молотобойцу как к родному сыну, и все прочие полагающиеся слова, призванные увеличить стоимость Артаэра.
Однако, охваченный азартом граф ставку принял, и выкупил Артаэра за сумму, которой хватило бы Мэрдоку, чтобы год оплачивать работу двух, а то и трех подмастерьев.
Настоящего рабства и даже того, что обычно именуют «зависимостью» Пограничье никогда не знало, так что нельзя сказать, что Остейн купил Артаэра будто раба. Он не имел права казнить, или даже телесно наказывать своего нового домочадца. Скорее выходило так, что Артаэр теперь был должен сумму денег, равную той, что ушла Мэрдоку. Да и Мэрдок продавал не Артаэра-человека, а требовал возмещение от потери ценного работника, в которого немало было вложено.
В следующие несколько дней Остейн имел возможность убедиться и в большом уме, и в великой странности душевного устройства недавнего молотобойца. Но решив, что первое важнее второго, Остейн в самом деле осуществил то, что сгоряча обещал Мэрдоку.
Артаэр отправился в университет Тарантии.
Большой город произвел на него не слишком большое впечатление. Вообще он во многих отношениях отличался флегматичностью, которую люди склонны приписывать волам и иным крепко сложенным животным.
Зато сам Артаэр произвел впечатление на преподавателей и однокашников.
Хотя было ему в ту пору едва ли двадцать лет, выглядел он из-за могучего сложения и тяжелой жизни десятью годами старше. И раньше бывало, что к знаниям тянулись и люди зрелые, и люди, происходившие из низших сословий. Но все же Артаэр был со всех сторон удивителен. Рожденный едва не в пещере сын четы разбойников, много лет добывавший хлеб насущный кузнечным молотом и ломом для вымешивания руды.
Начатки образования его были столь причудливы, что преподаватели, которые видели на своем веку и невежд и всезнаек, просто руками разводили. Если в горном деле он был такой знаток, впору было молотобойца сразу ставить на профессорскую кафедру, то с другой стороны, он попросту не знал, как называются граничащие с Империей страны, не ведал, что на свете есть моря и другие континенты. Прочитанная от корки до корки книга о светилах небесных на самом деле сделала его знатоком в этом вопросе. Только вот написана она была сто лет назад, с тех пор положенные в ее основу теории были признаны устаревшими и расходящимися с настоящей наукой.
Вдобавок Артаэр еще и был чудак, одиночка, способный игнорировать шум огромной толпы, будучи погруженным в свои измышления. Людей он не боялся и не избегал, просто они были ему как будто не интересны.
Сначала Артаэр подвергался ужасным насмешкам со стороны однокашников, которые как на подбор были юношами из богатых (хоть и не всегда знатных) семей. Их интересовало все, что угодно, от театральных новинок, до дуэлей и попоек с самым отпетым городским отребьем. Лишь в перерывах между обычным юношеским буйством они грызли гранит науки.
Артаэр же не пил, потому что, однажды попробовав, решил, что ему не нравится вкус, бордели он обходил стороной по причине застенчивости и брезгливости. Фехтованию не учился, и будучи простолюдином, меча не носил. Как-то раз дело, впрочем, дошло до того, что его втянули в драку с актерами бродячей труппы. Благодаря силе, которую он наследовал от предков-горцев, а потом увеличил, восьмифутовым ломом вымешивая крицу, «Медвежонок» в четверть минуты один раскидал полдюжины соперников, и то, что могло бы стать славной дракой, вышло каким-то фарсом. Опьяненные вином и распаленные гневом, кидались балаганщики на великана, будто собаки на медведя. И отлетали в разные стороны, без чувств, или, во всяком случае, без желания продолжать.
В довершение ко всему, Артаэр был еще и к изящным искусствам равнодушен, к поэзии, да и прозе, глух, историю постигать отказывался, потому что знать не хотел о том, что было раньше.
Студент, который ни с однокашниками не пьет пива, ни стихов не пишет, ни дуэлей не затевает, ни в ночи песен на весь квартал не поет – дело неслыханное.
Свободный от обычных для студентов, утомительных даже для юношества, занятий, Артаэр фанатично постигал точные науки. Если уж он шел с лекции, то значит в библиотеку, если спешил домой, то в сумке непременно нес какую-то книгу, которую уговорил дать ему на ночь. За ночь он обычно книгу прочитывал.
Но после первого года жадного, беспорядочного чтения, он порядком восполнил свои ужасные пробелы в общей образованности. Зато он и определился со своими настоящими интересами. Больше всего недавнего кузнечного подмастерья увлекала наука о полезных ископаемых, металлах и минералах, их общих свойствах и способах обратить их в пользу человеку.
Второй страстью Артаэра была механика.
Третье же увлечение – математика, (включавшая в себя и геометрию), позволила избрать прибыльную и почетную профессию – землемера.
За три года простолюдин из Пограничья настолько постиг науку межевания и все смежные с ней знания, что получил, (хоть и не без вмешательства Остейна, но по заслугам), императорский патент на занятие этим делом и был на торжественном, невыносимо скучном обеде принят в состав гильдии землемеров.
Сам граф Остейн, наверняка не смог бы сказать, какую цель он ставил, отправляя в столицу Артаэра. Но по возвращении того получил идеального, исполнительного и неподкупного чиновника. На мощные плечи былого молотобойца граф возложил такой список обязанностей, что будь он составлен в письменном виде – занял бы не меньше листа бумаги, и то мелким почерком.
Будь у Артаэра в жизни хоть какие-то свои страсти или хотя бы интересы, он никогда не справился бы с таким валом работы. Но поскольку кроме самой простой, хотя и сытной пищи, и нескольких часов сна, он ни в чем не нуждался, работа была ему не в тягость.
Он был землемер, определяющий границы участков, с учетом всех особенностей изрезанного горного ландшафта. Но кроме того Артаэр был горным инженером, отвечавшим за разработки руды. Он же теперь заведовал литейным делом, на производстве оружия и иных полезных для казны предметов. Так же он умел изготавливать порох.
Целыми неделями он колесил по владениям Остейна, составляя подробные карты, отмечая источники воды, рудные жилы, пригодные для земледелия участки в долинах. Мог определить какое болото легко осушить, куда отвести воду. Руководил строительством водяных колес, сила которых использовалась потом в ковке железа и распиловке дерева.
В свободное от руководства этими многотрудными предприятиями, время Артаэр еще успевал наводить порядок в графском делопроизводстве и учительствовать, обучая детей грамоте и зачаткам математики.
Он был лишен не то, что алчности, но и настоящего честолюбия. Конечно, его охватывал азарт перед решением трудной задачи, но интересовало его только само решение, а вовсе не почести и награды. Однажды за столом граф заметил, что на его чиновнике протерлась до состояния рубища одежда, а башмаки жадно «просят каши». Поскольку сам землемер пошивом нового костюма не озаботился, пришлось Стражу Границ взять на себя этот труд.
Где-то в то же время ко всеобщему изумлению, Артаэр женился. Солдатская вдова, графская прачка по имени Майра, женщина не лишенная внешней привлекательности, обладала столь склочным и злобным нравом, что за пять лет вдовства ее никто не посватал. Она же, несомненно, польстилась на высокое положение и хорошее жалование чиновника.
Начала, как положено, с того, что брала для стирки и починки его одежду, а продолжила тем, что приносила Артаэру способному забыть о голоде, свою стряпню. По истечении короткого времени бойкая вдова оказалась законной супругой неуклюжего великана.
По всей видимости, при всей чудаковатости, тот оказался обычным мужчиной, во всяком случае, все трое сыновей, которых Майра родила за годы их брака, обликом напоминали отца, хотя никто не наследовал ни его силы, ни его странностей.
Поистине, Майре с замужеством повезло, потому что только такой невозмутимый человек, как Артаэр мог сносить ее постоянные попреки без того, чтобы хорошенько приложить супругу. Наверное, даже он мог в свое время не выдержать, но, по счастью, они редко виделись.
Так они и жили – Артаэр разъезжал по владениям графа, погруженный в свой круг забот, а Майра стирала графское белье, да кричала на всех, кто ей попадался в течение дня.
За несколько лет безупречной службы, которую вместе с тем нельзя было назвать «фанатичной», потому что Артаэр справлял ее с неколебимым спокойствием, он стал воистину незаменимым человеком. Только вот в отличие от своего предшественника, старика Торгильса, Артаэр оставался скучным, не угрюмым даже, а отрешенным от всего земного, человеком. старый Торгильс тоже был человек недюжинного ума, и всесторонне образованный. Но этот уроженец Нового Ванахейма в юности был офицером в нескольких армиях. Из одной в другую он переходил, обычно, когда его брали в плен. Он был придворным щеголем и дуэлятном, не чужд музыки и литературы, промотал сначала свое состояние, а потом - состояния двух жен, успел посидеть в долговой тюрьме. Наконец, под старость лет, промотавшийся и измученный своими похождениями, он осел под крылом Остейна-старшего, отца нынешнего графа.
Торгильс тоже долгое время был своего рода придворным ученым Остейнов. Именно он нашел железную руду, он руководил строительством нового, «малого» замка, он сумел вылечить мать Остейна, проведя опасную, но смелую хирургическую операцию. Но еще это был вернейший собеседник, скорее собутыльник старого графа, до старости сохранивший счастливое свойство – веселеть и добреть от выпитого вина. Он имел на каждый случай жизни подходящую остроту или исторический анекдот. На вечерах в графских покоях пел надреснутым, но не лишенным приятности голосом, аккомпанируя себе на клавикорде, который сам же отремонтировал и настроил, после того, как старинный инструмент несколько десятилетий простоял в замке в виде мебели.
Старый авантюрист давно уже умер, среди зимы свалившись с простудой. Но кроме нескольких тетрадей с незаконченными мемуарами, оставил после себя хорошую память. В голове юного Остейна теплые воспоминания о таком удивительном домочадце породили мысль, что каждый образованный человек должен быть блестящим собеседником, сыплющим остротами и поучительными историями.
Артаэр же в застолье был скучен смертною скукой. И хотя Остейну давно уже поры было уяснить это свойство землемера, память о Торгильсе заставляла его раз от раза совершать одну и ту же нелепую ошибку.
Граф приглашал его за стол, почему-то всякий раз рассчитывая на увлекательную беседу, и всякий раз под конец разражался криками в духе «пойдите прочь, болван!».
После этого Остейн всякий раз извинялся, а Артаэр искренне заверял, что обиды не держит.
В завершение главы, посвященной удивительному землемеру, стоит поведать о том, как граф Остейн узнал о том, что он происходит из враждебного ему лично, и приговоренного к смерти самим Императором, клану.
Об истинном происхождении Артаэра графу между делом рассказал мастер Мэрдок, причем просто, когда в разговоре поинтересовался, как дела его бывшего ученика.
С Остейна на миг сошел весь налет цивилизации, в нем будто проснулся даже не жестокий Страж Границ, в свободное от исполнения обязанностей время, занятый разбоем по другую сторону границы, а куда более древний злодей. Ванирская кровь, и в самом деле, бежавшая в жилах Остейна вскипела от гнева. Он взревел и тяжеленной дубовой тростью переколотил всю посуду и мебель в комнате, где его застала дурная новость. Досталось бы Мэрдоку, но мастер успел сбежать, воспользовавшись секундной заминкой, что потребовалась Остейну, дабы от изумления перейти к вспышке гнева.
Остейн чувствовал себя одураченным, потому что не мог уже применить к ставшему незаменимым чиновнику, закон насчет поголовного убийства всех горцев.
Однако, на минуту уподобившись дикарю, граф взял себя в руки, и больше к этому вопросу никогда не возвращался, ни по какому поводу не поднимал его, ни в разговоре с самим Артаэром, ни с Мэрдоком, ни с кем-либо еще.
С учетом же того, какую важную роль землемер играл в делах графа, просто так отмахнуться от его слов насчет участи Каллена, Остейн тоже не мог.