[Blade Hawk]

Жил-был трактир. В трактире жил трактирщик, славный малый, по имени Маро Руфус.
Одним весенним солнечным днем в трактире появилось больше народу, чем обычно. Больше ровно на несколько необычных парней.

Необычными парнями были – крутой, как вареное яйцо киммериец по имени Торд; благородный в пятнадцатом колене рыцарь - смиренный, как загипнотизированная мышь перед удавом из таинственной, неведомой, далекой, сказочной, необычной и загадочной Вендии; неприветливый, как медведь, разбуженный после зимней спячки ударом по яйцам, наемник; черный, как черная чернота чернокожий, родом из черных Черных королевств; холодный, как замороженный в айсберге мамонт, беловолосый гиперборей; смуглый и вонючий, как дерьмо новоржденного младенца, туранец; черноусый тип, разодетый словно франт в карнавальную ночь, что часто устраиваются в теплой, пляжной, морской, развратной, разнузданной, юго-западной Зингаре; и палач, злобный, как бешенный пес, которого пчела укусила в задницу, а какой-то бродяга отдавил лапу и высморкался в ухо. Это, мой юный и недоверчивый друг – самые главные, проще говоря, наиглавнейшие герои этой истории.

Еще в таверне сидели три гвардейца могучего, властного, гордого, именитого, сильного, авторитетного, сурового, королевского короля Нимеда. Но они каждый день здесь сидели. И бухали. Просто бухали, без подробностей, о мой юный друг. Каждый день нажирались как скоты, но не те скоты, что бродят когортами по бескрайним опаловым степям Гиркании, и не те скоты, которые платунгами нежатся в прохладной грязи болот, о нет гвардейцы вели себя так бескультурно, что им позавидовала бы любая свинья, да что там свинья, зембабвийский малолетний орангутанг, живущий на берегах изумрудно-малахитовой реки Зархебы, и пожирающий своих блох, вел себя приличнее. Кучи нечистот покрывали каждый дюйм пола, вокруг стола (приспособления для еды из досок, на ногах, из брусьев) гвардейцев, на нем то и дело поскальзывался кто-то из прислуги и посетителей к вещему удовольствию гвардейцев, встречавших каждый фонтан из нечистот одобрительными возгласами.

Все, значит, жрали. Кое-кто из достойных гвардейцев испражнялся прямо на лавку рядом с собой. Маро, как зачарованный, уставился на круглую пирамидку кала, подобную черной стигийской гадюке в брачные период, еще чуть-чуть и казалось кал поднимает свою голову, как кобра и зашипит. Но нет, в этот раз обошлось.

Маро покосился в дальний угол – палач насиловал сразу трех проституток, причем у одной из нежные алебастрово-цементные купола висели почти до колен. С трудом поборов желание присоединиться к палачу, трактирщик отвел глаза от сложного переплетения тел, подобного слившихся в едином оргазмическом порыве вендийским гавиалам. Гиперборей украдкой вытащил из-за пазухи бутылку прозрачной, как алмазы на чалме Илдиза, жидкости, расколол бутылку о свою голову, шумно выдохнул и заглотал кусок прозрачного льда. Наемник с сосредоточенным видом что-то терпеливо объяснял лежащим на столе рыбьим костям, и горстке серого лотоса. Рыцарь играл в домино с жрецом Митры на шалбаны, и судя по раскрасневшемуся, как закатное небо лбу – проигрывал, а жрец соответственно – жульничал. Что делал чернокожий видно не было, чорнота скрывала его с ног до головы. Туранец довольно похрюкивая насиловал жирного барашка, держа его за столь крутые рога, что кружилась голова даже у иранистанского звездочета, взирающего через окуляры телескопа на далекие звезды, подобные аметистам на черном бархате темноты. Наконец житель утонченного Турана расплылся в улыбке и кончил. Маро ему подмигнул, дескать «мужик мужика видит издалека».

Был обычный будничный день, ничего необычного, все привычно и знакомо до зевоты гиперборейского мамонта, взирающего из под огромных и мохнатых, как трусы киммерийца, бивней, на проплывающие льдины Великого Северного океана, где нереститься треска, с костями которой все так же вел беседу наемник.

Тут киммериец, статью (особенно во время эрекции) подобный саблезубому медведю, что отъедаются до гигантских размеров на тушках жирных горных козлов, окинул горящим взором раскаленных сапфировых глаз отдыхающих от праведных дел людей и завыл от безысходности - явно вообразив себя волком, которые тоскуют по далекой луне, висящей часть месяца в высоком безграничном ночном небе - вкладывая, судя побагровевшему лицу, нахмуренным бровям и каплям кристально прозрачных слез, что катились по его суровым щекам вплоть до густой бороды, где исчезали бесследно, в это занятие всю свою суровую, варварскую, но очень ранимую душу. Все в помещении трактира вздрогнули, а трактирщик даже обделался.

- Грубиян противный! - подумал Маро, - все веселье испортил! Ну чисто варвар, никаких понятий как надо вести себя в культурном обществе. Выть в публичном месте – это дурной тон! Все равно, что дерьмом из помойного ведра, которое своей чернотой затмевает мрак в сердцах стигийских колдунов, обкатить котхийскую полногрудую деву с рабочим ртом!

Ближайший посетитель свалился от страха со стула и, посмотрев испуганным, загнанным взглядом на страшного северянина, чей облик был похож на порождение его самого страшного кошмара, а голос на кару небес, заплакал, намочил исподнее и на карачках пополз в сторону выхода, стирая до дыр штаны из привезенного из загадочного Кхитая красного шелка о шершавую поверхность пола, сделанного из еловых досок, что до сих пор пахли родиной – суровыми, но красивыми землями южного холодного Асгарда. Маро доводилось слышать вой этих тварей и, по его мнению, выходило очень похоже (на пахнущую свежим конским навозом, что вызывал столько ностальгических воспоминаний о весенних днях в сельской немедийской глубинке, кучу в своих штанах из кожи пугливой молодой косули, он старался не обращать внимания). Казалось, забудь о бешено стучащем сердце, страхе, заставляющем трепетать все внутри до самых опорожненных кишок, закрой глаза и покажется, что на самом деле в считанных ярдах от тебя воет серая зверюга, ужасная, зубастая, сверлящая добычу своими глазами безжалостного, когтистого и клыкастого убийцы.

Перестав дрожать, все кто был в зале трактира не сговариваясь, уставились на воющего варвара и снова задрожали, подобно нежной зеленой травинке под дуновением сурового ветра, дующего с самого севера, где белые медведи устраивают хороводы на снежных полянках и замерзших ручейках. Можно было бы обвинить в этой выходке почти полную дюжину пустых пивных кружек на столе киммерийца, похожего на гигантскую гору с которого готова сорваться лавина снега, перемешанного с камнем. Но Маро, подтянув штаны и вытерев ладони об стойку, видел, что дело не только в них.
Киммерийцу явно не нравилась теплая, почти домашняя обстановка трактира, а ведь он, Маро, столько усилий потратил на то, чтобы посетители чувствовали себя как дома.

Первым не выдержал один из гвардейцев. Он чувствовал, что не стоит ему вставать, подозревал, что все может кончиться плачевно, но собрав свою волю в кулак и сделав лицо как можно более суровым, тонким голосом пропищал:
- Эй, варвар! Здесь тебе не Нордхейм, чтобы выть! Или заткнись, или проваливай на псарню!

Варвар, пропустивший эти слова мимо ушей, как не заслуживающих внимания его суровой натуры, не обратил ни малейшего внимания на возмущение гвардейца и продолжил так же сосредоточенно выть. Только из под нависших на лицо волос снова сверкнули воспаленные красные глаза, под которыми стало еще больше слез. Недовольный гвардеец, у которого сосало под ложечкой и болел мочевой пузырь от выпитого, подошел прямо к варвару, положив руку на рукоять меча, посчитав, что это придаст ему уверенности и напугает оборзевшего смутьяна, на лице которого начали проявляться первые признаки чувств.
- Да заткнешься ты, спятившая собака, или нет?!

Варвар так же непринужденно продолжал выть, все так же не обращая внимания ни на кого, хоть внутри него все кипело от возмущения. Что это такое – это свободная страна, почему ему запрещают выть. Этот гвардеец – представитель власти. Всем понятно - это ущемление властью его, северянина, прав. Ну что такое! Возмущение сменилось горькой обидой и слез на лице северянина стало еще больше. Но Маро показалось, что если бы сейчас появился сам святой Эпимитреус – великий жрец Митры (великого бога, той незримой сущности, которой поклоняются люди, которая создала все сущее из несущего), то и это бы не подействовало на северянина. И на всякий случай пододвинул ближе опасный арбалет, спрятанный под неприятно выглядящей стойкой, изрядно запылившийся, но не ставший от этого менее опасным. Трактирщик также подумал, что уже пора бы и пойти наконец сменить штаны, а то у него от вони уже начало першить в горле и слезиться глаза.

Гвардеец, собрав всю волю в кулак, и старательно пытаясь не обоссаться, со всего маху опустил ладонь на плечо киммерийца.
В этот момент последние прожитые месяцы мелькнули в голове у северянина. Он подумал о родной земле, о том, как прекрасно короткое лето в Киммерии, о том, как блестели купола первой киммерийской красавицы, с которой он занимался любовью, как приятны были на ощупь ее красивые волосы, пахнущие вереском, цветущем на яшмовых пустошах Киммерии. Потом его мысли вернулись в таверну. «Гвардеец. Это же, наверное, хороший человек, – подумал киммериец, - у него наверное есть семья, хорошие друзья, канарейка на жердочке, а то и попугай, камни в почках, сифилис от любовницы. Он человек. Живая сущность, которая имеет такие же права оставаться на свете, как и все вокруг. Но ничего не поделаешь – суровую киммерийскую натуру не изменить.» Северянин почувствовал, как его инстинкты берут над ним верх, и разрыдался от того, что должно сейчас будет произойти. Но может быть этот солдатик уйдет, ну может…. Но нет, гвардеец все не унимался:
- Ты свои уши дерьмом залеп…
- Точно попугай, - решил варвар.