[Пелиас Кофийский]

В мгновение ока Конан оказался на ногах; переход от бездеятельности к действию оказался столь же стремительным, как и ветер, набирающий силу урагана. Короткий бег привёл его в заросшую колючим кустарником чашу между двумя старыми слежавшимися барханами, сокрытую бархатной тенью. Но в этой тени был кто-то ещё. Какое-то серое пятно двигалось по поверхности бархана, без особого усилия таща за собой белеющую в темноте фигурку. Не рассуждая, со скоростью тигра Конан взлетел по гребню бархана и оказался напротив неведомого похитителя. Серая фигура, сжимающая в объятиях пустынную деву, замерла напротив, образовав причудливую композицию.
Свет звёзд озарил его неведомого противника и киммериец на миг замер, как громом поражённый. Это был один из детей Йога, жуткого бога пустыни, о которых рассказывают страшные сказки среди зуагирских шатров, и в существование которых киммериец до сих ни на йоту пор не верил. Но опровержение его скепсиса стояло перед ним, сгустком воплощённого зла. Его высокое стройное тело имело человеческие очертания; но глаза пылали нечеловеческим огнём. Белёсое тело было лишь маской; это была воплощённая смерть в человечьем обличье. Сквозь его глаза прорывалось пламя, словно заключённое в нём; и в них было столько ненависти к людям человеческим, что Конан невольно отшатнулся.
Чудовище остановилось, но нападать не спешило; оно рассматривало Конана своими странными нечеловеческими глазами. Его тело белело в свете звёзд, выделяясь ярким пятном. Неведомые побуждения двигали им, ни один человек не смог бы постичь его кощунственной сущности. В неверном свете звёзд Конан успел разглядеть заострённые уши, плотно прилегающие к лишённому какой-либо растительности черепу; странные черты лица, в которых, казалось, в гротескной пародии объединились стигийские и гирканские черты лица. Но древним, доставшимся ему в наследство от предков инстинктом, Конан осознавал, что это не более, нежели просто иллюзия: чудовище было намного древнее и тех и других; оно жило в этих песках задолго до появления человека. Возможно, это был последний представитель вымирающей расы или демон, нерассуждающий отпрыск стихии. Более страшные и извращённые формы жизни не пришли киммерийцу на ум; но, если бы он узнал страшную правду, его сердце могло бы остановиться навеки.

Добавлено через 18 секунд
Жуткие тайны скрывали волны пустыни; страшные и полузабытые уже тогда, когда люди впервые коснулись песка этих жутких земель. Дети людей построили вокруг города, не ведая секретов этой древней земли, и позабыли древние страхи, но иногда люди словно исчезали в песках, страшные призраки бродили по верхушкам барханов, а порывы ветра доносили отзвуки страшных воплей и завываний и ритмичные удары чудовищных барабанов.
В Замбуле, Чердруре и Маупуре слышал Конан чудовищные рассказы о жестоких пустынных дьяволах. Иногда пропавших торговцев находили с оторванными головами, и дрожащие жители городов поговаривали, что это сделали не зуагиры; а ушедших в пустыню иногда находили с широко распахнутыми глазами, и причину смерти угадать было невозможно. Говорили, что у них просто остановилось от ужаса сердце. А иногда страшные звуки доносились у запертых на ночь дверей; и голоса давно умерших просили отворить двери и впустить их внутрь. А ночью у дверей находили следы – странные, птичьи, а иногда тяжёлые, расплющенные, ни похожие на следы человека или зверей. Какие чудовищные ритуалы проводили демоны Ночи с похищенными ими людьми, в какую кощунственную оболочку заключали похищенную святотатственным образом душу, каким жутким образом мстили тем, кто отобрал у них власть над песками этой древней земли – не было ведомо даже жрецам блистательного Тарима.
Но зуагиры, дети пустыни, что жили вблизи её изменчивых волн, рассказывали, что волшебные времена, когда человек ещё не появился на свет из чёрной утробы Нут, в песках Харамуна жили существа и иные - страшные, древние владыки этих земель. Чёрные города основали они под песком, страшные ритуалы проводили в ночи. Пустыня была их домом, а песок – словно воздухом для порождений мрака и пекла. Они не были людьми или демонами в полном смысле этого слова; в них было немного и от того и от другого. Но однажды с далёкого севера спустились странные, закутанные в меха люди и вступили в ожесточённую схватку с исконными обитателями этих земель. И их ярость и сила была столь велика, что почти не уступали они детям Ночи. И изгнали они детей Аша и Ха под поверхность золотого песка, где тысячелетиями хранили они чёрную ненависть и вынашивали жуткие планы. Но людей становилось всё больше, и уже редко осмеливались обитатели Тёмного Царства беспокоить покой надземного мира. Жрецы Митры, Тарима и Ханумана изгнали их из исконных земель. Но здесь, в песках Ханарии и Харамуна, они сохранили свои страшные города и свою вековую ярость и злобу. Не раз и не два пропадали дети зуагиров и купцы из идущих на восток караванов; и что с ними происходило далее – неведомо. Но иногда страшные демоны появлялись в окружающих землях; и старики поговаривали, что удивительным образом походят они на пропавших людей.

Добавлено через 27 минут
Всё это подобно вспышке молнии пронеслось в голове киммерийца, в то время как рука его сама собой обнажила мерцающий призрачным светом клинок.
Чудовище стояло и смотрело на него глазами цвета изменчивого пламени. Под мышкой оно держало стройную, почти обнаженную девушку, которая, очевидно, задержалась в ложбине после встречи с приятелем. В шатрах зуагиров в военное время царили довольно-таки вольные нравы. Конан не знал, что чудовище собирается сделать с пленницей; возможно, уволочь в один из страшных чёрных городов, что лежали под поверхностью земли. Иногда из-под холмов словно доносится рокот боевых барабанов, и зуагиры верили, что это дьяволы Ночи сидят у своих адских костров. Ненависть охватила киммерийца, но врождённая осторожность удержала его руку. Вдобавок он опасался ранить девушку; а потому просто стоял и ждал, когда порождение пекла сделает первый шаг.
Фигуру демона странным образом словно подсвечивали языки невидимого пламени; она отчётливо вырисовывалась в свете звёзд. Охваченная невидимым нечестивым пламенем, она казалась болезненным пятном на теле ночи. Тоненькое тело девушки белело в свете звёзд, и на неё тоже ложился отсвет этого странного пламени. Казалось, таким пламенем могли гореть костры преисподней.
Это походило на какой-то безумный сон; ничего подобного не могло существовать в действительности. Звёзды, глядя с небес, озаряли фантастическую, сюрреалистическую картину: человек против демона из преисподней.
Глаза чудовища пульсировали, расширяясь, и Конан подумал, что его восприятие пустыни странным образом изменилось: что-то нереальное появилось в ней. Словно растворившись, неясной, невидимой тенью колыхался сзади оазис, тоненькой белой вспышкой горело тело похищенной девушки. Зато барханы стали немыслимо чёткими, звёзды – огромными, ветер нёс крохотные песчинки, и каждая из них была подобна алмазу с тысячью граней, и Конан, казалось, мог различить каждую из них. И каким-то странным, необъяснимым образом Конан понял, что он воспринимает пустыню такой, какой её воспринимало чудовище, замершее напротив него.

Добавлено через 38 секунд
Внезапно демон отшвырнул девушку на серый песок и быстрее оформленной мысли, скользнул в сторону киммерийца. Его тело двигалось молниеносно, словно размываясь в прохладном воздухе, и никто, кроме варвара, не смог бы отразить подобный удар. Но тело Конана двигалось быстрее, чем мысль о нападении сформировалась в сознании; и клинок замер напротив груди демона, подобно мерцающему лучу. Демон не остановился так, как останавливается всё живое; он просто замер, материализовавшись напротив сверкающего клинка. Его нечеловеческие глаза глядели на киммерийца, словно сверкающие алмазы. Киммериец молниеносно ударил клинком, но демон внезапно исчез, словно растворившись в ночи, и мгновением спустя возник на верхушке большого бархана. Его фигура трепетала и размывалась, словно огонь колдовской свечи.
И начался страшный, невероятный, необъяснимый поединок. Поступки демона подчинялись законам какой-то странной, нечеловеческой логики; но молниеносная реакция и удивительный инстинкт, унаследованный им от далёких предков, помогал киммерийцу раз за разом предугадывать его удары. И каждый раз движение фосфоресцирующей жуткой фигуры встречал холодный блеск кованного металла. Казалось, это был поединок не силы и скорости, но интеллекта. Наконец, похоже, чудовище осознало бесплодность предпринимаемых им попыток, а в этом странном, причудливо изменённом мире тело Конана, казалось, не знало усталости. Сколько они сражались – минуты, часы, а, быть может, века? – никто не смог бы сказать точно. Какая-то неведомая сила удерживала Конана от того, чтобы самому обрушиться в молниеносной атаке; но что это было – гипноз или здравый смысл, предупреждающий о сверхъестественных способностях демона – он не смог бы сказать. Что-то подсказывало ему, что чудовище невозможно уничтожить ударом клинка – да и существует ли тот в этом фантастическом, сюрреалистическом мире? Его острое, сверкающее лезвие останавливало атаки монстра – но так ли это было на самом деле? Что-то внутри Конана, какая-то первобытная память, наследие тысяч ушедших веков, подсказывала ему, что это не так. Чудовище признавало своё поражение – вот, что действительно останавливало его. В этом причудливом мире действовали законы нечеловеческой логики, и Конан, не рассуждая, воспринял их такими, какие они есть.