[Пелиас Кофийский]

Демоны Йога/пустыни

Лёгкий ветерок прилетел из темноты, чтобы пошептаться о чём-то с листьями пальм, приласкать их бархатистые колонны, заглянуть в трепещущие во мраке шатры, поцеловать разгорячённые лики невинных юных дев. Его лёгкие струи уносили с собой адское пекло дня; развевали смоляные локоны; прикасались к губам, словно трепетные поцелуи. Невидимые и неосязаемые, они были повсюду; их обнимали перистые руки пальм; им страстно шептали что-то тамариски; их разрезала сталь обнажённых клинков; их жадно пило всё живое – от яростных воинов, кутающихся в плащи – до лежащих под пальмами мохнатых громад верблюдов.
Всё затихло в оазисе Акель; текучий мрак и прохладный покой воцарились над бархатным морем пустыни. Это был оазис племени Дуэли, которое со времён Амир Курума владело пустыней Ар Шохра от песков Харамуна до оазиса Басры.
Луны не было, но всё было отчётливо видно в свете бесчисленных звёзд. Звёздный полог раскинулся от одного края горизонта до другого. Ветерок шептался о чём-то с верхушками пальм. Звёзды спали, словно драгоценные камни, рассыпанные на тёмном бархатистом покрывале. Пальмы тихонько покачивались в опаллесцирующем небе, усыпанном таким изобилием звёзд, что, казалось, они сыплются с неба, словно пригоршни серебра.
Во всём оазисе не спал лишь один человек, способный оценить их красоту.
Ни единый резкий звук не нарушал тишину. Тихий шёпот листьев и ветерка доносился из пальмовых рощ. Мохнатые тёмные силуэты пальм качались в мерцающем свете звёзд. Негромкий шепоток пальм убаюкивал, погружая в сон. Лёгкий ветерок ласкал их стволы упругими струями.
Днём оазис был полон лихорадочной активности, но теперь это было тихое, пустынное место. Не шли горделивые зуагирские женщины за водой; не возились детишки в пыли; не был слышен треск мяса, истекающего прозрачными каплями жира в домашних очагах; не ругались высокие, статные воины, готовые за неосторожное слово вонзить нож в сердце; не звякали шпоры и чешуйки доспехов, не доносилось ретивое ржание лошадей.
Лишь пустыня протиралась под звёздами – тихая, молчаливая. Негромко всхрапывали лошади во сне; неподвижными чёрными горами на песке лежали верблюды. Солнце давно зашло, и ночная прохлада опустилась на затихшее место. Пески пустыни остывали, отдавая накопленный за день жар; смертельное, палящее солнце больше не накаляло барханы, подобно горнилу печи. В песках шуршала какая-то жизнь, почти невидимая для обычного глаза: ползали пустынные змеи, ещё хранящие остаток тепла ушедшего солнца, иногда выныривали ящерицы или чёрные скарабеи. Но и они скоро затихли, и тишина, опустившаяся на пустыню, стала полной. Ночь струилась над древними барханами, и лёгкий ветерок, казалось, спускался с самих мигающих звёзд.
Лишь одна фигура не спала во всём этом великолепии, но и она была неподвижна, словно пески окружающей его пустыни. Тёмным ночным призраком возвышалась она над бархатной тенью песка.
Слабый свет звёзд обрисовывал контуры могучего тела; оно было похоже на человека, но его неподвижность была неподвижностью застывшего ветра, и не один зуагир, увидев эту чёрную фигуру, пятился назад, бормоча охраняющие душу слова. Так мог бы выглядеть демон, тысячелетиями взирающий на мигание звёзд и текучие формы пустыни.
Он сидел на брошенном на землю седле, воплощая собой изваянное безмолвие. Слово бесплотные тени полуночи, он сливался с неизменным вечным спокойствием древней пустыни.
Человек или демон, но застывший во тьме силуэт казался почти великаном. Широкий размах плеч вызывал благоговение, и вся его могучая стать делала его более похожим на бога, нежели на человека. Казалось, сам легендарный Амир Курум почтил своим присутствием эти безрадостные пески. Сухощавые, жилистые дети пустыни казались рядом с ним шакалами в тени могучего льва. Было в нем какое-то ненаигранное величие, дремлющее в его могучих руках, покрытых перекрученными узлами бронзовых мышц, спокойной осанке и грозном блеске сияющих глаз; он казался самим воплощением сил природы, таким же неукротимым и диким, как и лавина, сходящая с гор, или ветер, в несущий в месяц самумов горы золотого песка. В нём чувствовалась какая-то стихийная сила, способная поспорить, казалось, с самими богами.
Подобно бронзовой статуе, он застыл на границе с пустыней; его пугающая неподвижность отгоняла невольных любопытных. Подобно демону пустыни, смотрел он в растворяющиеся в полумраке пески.
В его лице или позе не было ничего неприятного или отталкивающего, но нечто устрашающее дремало в них, словно некое предупреждение о грозной силе, сокрытой в его фигуре до поры до времени. Он казался единым с окружающей его чёрной пустыней, шёпотом пальм и сиянием далёких мерцающих звёзд.
Когда он поднимал голову и свет мигающих звёзд падал на его чёрное в темноте лицо, становилось видно, что ярким огоньком сияют его неукротимые голубые глаза. Не один зуагир попятился, увидев столь дурной признак*, прежде чем узнавал лицо своего легендарного вождя.

* Среди детей пустыни считается, что голубые глаза – признак опасности и коварства.