[Пелиас Кофийский]

Какие противоестественные искусства смогли возродить в нём жизнь? Какая бесчеловечная сила заставила изуродованное тело подняться и пройти по потайным коридорам. Невероятная живучесть колдунов вошла в легенды, страшные сказки, что рассказывали по ночам. Духи, демоны или чёрные боги ли таились в его теле, рождая новое, противоестественное подобие жизни, или же его невероятное чёрное искусство смогло на некоторое время продлить существование, удержать на самом пороге Врат, что ведут в чёрное царство забвения? Мышцы киммерийца напряглись. Мёртвым был колдун или живой – варвар намеревался навсегда отправились его в туманное царство смерти. Но в следующий миг с его губ сорвалось глухое рычание загнанного в угол зверя – из двери появилось ещё несколько фигур. Смертельно бледные солдаты Джалам Хана. Они сжимали сабли и луки.
— Взять их, — бесцветным голосом сказал колдун. — Вот тот, кто убил сатрапа Джапура. Девчонка нужна мне живой.
Его голос был гулким и страшным, словно исходящим из далёкой пещеры. Конан мог бы поклясться, что так не может говорить живое существо. А за их спинами из коридора выплёскивалось дымное море.
Конан молча стоял, положив руку на лезвие ножа. Его глаза сузились, мышцы почти непроизвольно напряглись, но он не сдвинулся с места. Солдаты медленно потянули из налучей луки – их руки тряслись, губы прыгали, кровь отлила от лиц. То чудовищное действо, невольными участниками которого они оказались, явно напугало их до безумия. Но ещё больше они боялись самого колдуна.
На миг у киммерийца мелькнула безумная мысль – обрушится на пришедших с колдуном солдат, пока они не успели собраться с духом, и прорубить себе дорогу наружу. И прикончить колдуна – без головы и без ног даже трупы редко умудряются расхаживать по миру смертных. Но тогда пришлось бы оставить Офелию в пещере – на милость тех, кто пришёл со стороны болот. И кто знает, не выпустят ли ему стрелы в спину?
Солнце поднялось ещё выше. Его косые лучи проникали через трещину в породе, подобно пылающим ярким клинкам. Варвар не боялся смерти. Она шла вслед за ним из киммерийских чащоб, кралась по тёмным коридорам, сверкала на лезвии клинка. Но он и не звал её. Его острый ум лихорадочно изыскивал способы выбраться из ловушки живым. Но гораздо больше, чем на ум, но полагался на дремлющие в его крови инстинкты, чуткую, почти звериную интуицию, которая редко его подводила. И сейчас словно что-то удержало его на месте, и интуиция говорила, что лучшее сейчас – просто ждать. И Конан, не размышляя, доверился ей. Лишь его губы произнесли несколько странных, дикарских слов – он пообещал своим богам захватить с собой в безрадостные чертоги смерти столько врагов, сколько может.
И звериное чутьё его не подвело. Из расселины, пылающей синевой южного неба, вылетела чёрная стрела. Подобно змее, атакующей добычу, пронзила она грудь колдуна. А следом за ней последовала другая. И за ней – тёмный шлейф стрел. Подобно вестникам смерти, легко прошли они в тех немногочисленных участках пролома, что напрямую связывали открытое пространство болота и пещеру, и впились в тела ничего не ожидавшей стражи. Пещеру огласили крики боли.
В груди колдуна трепетало пятеро стрел. Их основание окрасилось алым. Но чародей не упал. Покачиваясь, словно дерево, выкорчеванное бурей, он продолжал стоять, словно его поддерживала невидимая рука. Из уголка рта текла ещё одна тонкая струйка крови. Казалось, он потерял последнее сходство с человеком – сломанная кукла, которую поддерживало лишь чьё-то противоестественное проявление воли.
А вслед за стрелами из прохода стремительными тенями один за другим стали появляться воины – туранцы, в мелконаборных кольчугах, шлемах с конскими султанами, и длинными ятаганами. Они обрушились на солдат Джалам Хана, подобно взъярившейся буре. Воины стигийца невольно попятились под их яростным натиском. Воздух наполнился криками умирающим и скрежетом стали. Конан стиснул запястье Офелии железными пальцами.

Добавлено через 11 секунд
Какое-то мгновение киммерийцу казалось, что нападающие просто сомнут солдат Джалам Хана. Однако его ожидания не оправдались. Позабыв про колдуна, воины башни, казалось, воспряли духом. Перед ними был настоящий противник – из плоти и крови, и закалённая сталь, вгрызаясь в незащищённую шею, исторгала потоки крови и навсегда отправляла противника в мир духов. Некоторое время слышался лишь шум ожесточённой схватки. Никто не выкрикивал имени военачальника или Тарима. Две группировки сражались в почти полной тишине - её нарушал лишь звенящий звук ударов и крики боли. Нападающих было больше, чем обороняющихся. Конан бросил пылающий взгляд на пролом – но в это мгновение из изломов породы появилась ещё одна фигура. Высокий, статный, в богатых одеждах, пожилой туранец с мрачной улыбкой следил за происходящим. Вся его осанка, угрюмые морщинки вокруг глаза и то, как уверенно лежала его рука на эфесе меча, говорили о том, что он привык повелевать. Роскошный огненно-красный плащ из безумно дорогой материи был разодран и заляпан кровью, словно его обладателю сегодня довелось отстаивать свою жизнь. В следующий миг место за его спиной появились ещё две фигуры – два высоких мрачных чернокожих. И стрелок. Конан скрипнул зубами и продолжил выжидать.
Нападающие медленно, но верно теснили защитников башни. Последние сражались почти обречённо, но с каким-то мрачным ожесточением. Повсюду текла кровь. Один из тех, что были в конских шлемах, опрокинул солдата башни на приземистый алтарь и практически пригвоздил его ятаганом к древним камням. Багряная кровь пузырилась и стекала и стекала густыми потеками по бурым засохшим пятнам – новая кровь поверх старой. Туранец хрипел; на его губах лопались кровавые пузыри – ятаган пробил лёгкое и раскромсал грудную клетку. В следующий миг сабля пронзила его убийцу, и он повалился на свою недавнюю жертву. Кровь стекала с потрескавшихся камней…
Предводитель нападающих следил схваткой с каким-то мрачным удовлетворением. Один за другим падали защитники башни, багряными пятами украшая пол. Кровь смешивалась с туманным морем, медленно, но верно сползающим вниз со ступеней, тяжёлыми, густыми клубами, заволакивающим пол под сражающимися… Пожилой туранец, не отрываясь, смотрел на колдуна. Тот упал на колени, словно жизнь покидала его с каждым вздохом – если то странное существование можно было назвать жизнью. Киммериец мог поклясться, что слышал – где-то далеко, на самой грани слышимости – странный яростный вой, вопль боли и разочарования. Нечто, что даровало стигийскому ренегату подобие жизни, окончательно его покидало. Было что-то жуткое в его неестественных рваных движениях, жутко было смотреть, как резко дёргаются его руки и ноги, словно что-то чужое пыталось яростно восстановить контроль над неуклонно ускользающим в объятия смерти телом.
Человек в огненно-красном плаще с хищным удовлетворением наблюдал за ним. Конан и девчонка удостоились лишь беглого взгляда, и взгляд его тёмных пронзительных глаз снова обратился на колдуна.
— Так значит, мерзавец мёртв, — с холодным удовлетворением заключил он. — Клянусь, это лучшая новость, что я слышал со смерти Илдиза. Он мёртв, и его проклятая шавка уберётся вслед за ним.
Злая усмешка исказила его красивое лицо.
— Эта свинья была даже хуже, чем собака Харим. Он был недостоин даже того, чтобы вылизывать пол перед креслом наместника, на котором сидел! Мой род правил Джапуром много десятилетий! И сегодня я возьму Бронзовый жезл наместника.
Он неприятно расхохотался, и стены пещеры гулко разнесли его голос: