[Пелиас Кофийский]

***
Было совсем раннее утро. Голова была тяжелой после каннабинов и алкоголя, а тут ещё и этот звонок. Кому там с утра не спится? Бельфегор со стоном оторвал голову от подушки. События вчерашнего дня помнились смутно, словно через пелену. Сначала они направились в сектор альфа, покутили там хорошенько, сняли несколько «нижних» девочек, отвели их в БДСМ-бар, уединились в механик-каюте, и долго и со вкусом наслаждались их стонами и мучениями. Выпили не менее двух бутылок бейлиза, на каждого. После этого Петро отправился к своему мальчику, а Фегор решил ещё кутнуть. Поход в суши-бар, предоставляющий услуги «Нётаймори», был явно излишним. Девушка, которая играла роль блюда, и с которой он палочками ел сырую рыбу и хрустящую зелень, правда, была ничего, и он даже с удовольствием потыкал в неё столовыми приборами – его забавляло, как она с застывшей физиономией переносит боль. Так предписывает церемония «Нётаймори». В конечно итоге, насытившись, он намазал ей васаби между ножек, и тут уж вся азиатская невозмутимость слетела с этой фарфоровой обезьянки, Фегора вытащили из-за стола, однако предъявленная карточка «Астарот экспресс» сработала как заклинание. Небольшая мзда работникам ресторана, и вопрос удалось решить. А трюк с васаби француз запомнил. Надо будет воспользоваться им ещё разок. Как забавно вопила эта узкоглазая! Несомненно стоит, чтобы повторить.
После суши бара он направился в опиумный салон. И уж там догнался по полной. На обратном пути грёзы и реальность как-то странно переплелись в его голове, и он заподозрил, что поставщики Старой Дряни добавляют в зелёненькие мешочки ещё немного рожков спорыньи – а то и просто поливают листья благородного растения химическими галлюциногенами. Или это у него стал сдавать обмен веществ? Голова была тяжелой, как чугунный горшок.
Со стоном он сел, ожидая, пока комната перед глазами перестанет кружится. Потёр лицо руками. Веки, рот и ноздри горели. Что за чертовщина? Пожалуй, пора ему завязывать с подобными похождениями. Не мальчик уже. А девочек для истязаний можно заказывать и в номера. Или это оттого, что ему не дали выспаться? Глухо зарычав, он с трудом поднялся и поковылял к двери. Его талон допустимых правонарушений, приобретённый в центральном управлении, ещё был не вполне исчерпан. Его более чем хватит на чью-либо сломанную руку или разбитый нос.
Хрипло закашлявшись, он приложил большой палец к молекулярному идентификатору. ПЦР-анализатор моргнул, устройство пискнуло, подтверждая идентичность молекул нуклеиновой кислоты, и дверь медленно поползла в сторону. Мельдегер Бельфегор уже сжал пальцы в кулак для удара… и изумлённо расслабил их, взирая на свою нежданную гостью.
Стоящая за дверями чернокожая девочка ласково улыбалась.
Выглядела она как самая обыкновенная уроженка Чёрного Сектора, одетая в поношенные шорты и майку. И всё-таки было в нечто такое. Особенное, что сразу приковывало взгляд.
Быть может, это была её осанка, спокойная и уверенная в себе. А может, глаза, совсем непохожие на глаза двенадцатилетней девочки. Но именно такой возраст показывал её биологический индикатор на груди.
У неё было тоненькое, но вполне гармоничное тело, с маленькими холмиками груди, приподнимающими тонкую майку, и гладкими стройными ножками, обнажёнными по самое не могу, ибо шортики явно стремились к минимализму.
Вся её одежда выдавала в ней уроженку бедной, но гордой семьи. Латаная-перелатаная, изношенная, но чистая и аккуратная. Типичная малявка из нищенского квартала.
В руках она держала большую чашку. От неё вился тоненький, белёсый дымок. И одуряюще пахло кофе.
Девушка смотрела на него спокойно и даже нежно. И как-то….. загадочно, словно знала о нём что-то такое, чего Мельдегер и сам не знал. Поражённый этой картиной, Бельфегор отступил. Потряс головой. Неужто галлюцинации? Что делает тут эта девочка, на пороге его апартаментов?
Девушка сделала крохотный шажок и оказалась внутри.
— Хотите кофе? — мягко спросила она.
Всё ещё находящийся в дурмане своих грёз, Мельдегер всерьёз задумался над этим предложением. Обычно он любил кофе, но сейчас, истязаемый чудовищным похмельем и отравленный парами опиума, он не мог смотреть на кашку в руках маленькой черномазой иначе, чем с отвращением. Даже запах, чуть резковатый и терпкий, едва не спровоцировал у него приступ рвоты.
— Жаль, — сказала девушка, очевидно, прочитавшая у него всё по лицу.
Задумчиво поскребла ногтем по синему фаянсовому журавлю, стирая с него грязь, и бережно поставила чашку на стол.
— Тогда, быть может, ты хочешь меня?
Она откинула голову и посмотрела ему прямо в глаза.
И сипло дышащий негоциант оторопел. А спустя мгновение любые доводы разума смыл жгучий, звериный прилив желания. Девочка была хороша! Как раз такая, каких любил снимать Бельфегор в «чайных домах» 17-го сектора, пока не вышел чёртов закон об «ограничении в правах». 12-ление совсем не то, что пухлые 16-летки. И кожа у них такая нежная, такая тонкая. И губы такие мягкие, словно нейлон. И так они пищат смешно, словно дети. И истязать их намного приятнее… За недозволенный коитальный акт с не достигшей возраста сексуального согласия ему мог светить немалый штраф, но в данном случае инкриминировать ему ничего не удастся. Девушка сама предложила интимное общение, и камеры это зафиксировали. Ну, что же….
Покачиваясь, он мутными глазами смотрел на свою нежданную гостью. Её губы, доверчиво приоткрытые, так и звали – такие сладкие, по-африкански пухлые, тёмные, цвета каппучино. Чёрные волосы спадали по плечам густым водопадом. Глаза сверкали, словно две драгоценности, притягивали его, точно кролика в пасть удава. В ней было что-то магнетическое, дьявольское, совсем не детское. Но Бельфегор не рассуждал.
Он подался вперёд, и стиснул её в объятьях. Сжал её тонкое, словно тростинка тело. Жадно провёл по её спине, ощутил под пальцами маленькую детскую попку. Запустил руки в густые, смоляные волосы – нежные, словно шёлк, протекающие меж пальцев. Со звериной жадностью припал к её губам.
Они были мягкими – мягкими и тёплыми, нежными, и его поцелуй наверняка причинял ей боль. Но она не дрогнула. Послушно прильнула к нему навстречу, и в тот же миг он почувствовал странный привкус её губ – привкус чего-то жгучего, пряного, и одновременно сладкого, а ещё – аромат кофе. Острое послевкусие разлилось у него во рту… А затем он внезапно перестал ощущать.
Его губы онемели, и он опять закашлялся, ощущая странную слабость. Это всё чёртовы наркотики, даже ежемесячная чистка крови в медицинских центрах переставала уже помогать. Пора завязывать, радостей вполне хватает и без этого… Вот, например, этакие чернокожие сладкие обезьянки. Пройтись по Чёрным Кварталам, наверняка найдутся матери, что продадут ему право переспать с их детьми по дешёвке… Как это он раньше не додумался. Пора беречь здоровье… Он в очередной раз сипло закашлялся, но воздух выходил из лёгких с трудом, горло словно что-то сдавило. Да и руки стали слушаться плохо.
Комната поплыла перед лицом преуспевающего коммивояжера, тонула, словно в тумане. Девушка словно отдалилась, уходила от него, исчезала. Мебель кружилась, свет гас, всё кругом стало каким-то вязким…
Он упал на колени, обхватив её тонкие чёрные ноги. Странный холод распространялся вверх, словно при заморозке… Он уже не чувствовал языка, нёба, губ. А спустя мгновение понял, что не может дышать. Мороз сковал его челюсть, стиснул неумолимой рукой, не давая сделать ни единого вдоха.
Страшная боль сдавила его грудь. Он поднял голову и увидел её глаза – единственное, что оставалось чётким в этом зыбком тумане. Комната всё тускнела. Тускнела и меркла, и вскоре только одна деталь осталась в нём достаточно явной – её лицо. Он улыбнулась и погладила его промокшие кудри.