Дьяволы пустыни

[Пелиас Кофийский]

Цитата: Не могу читать. Первые два слова: "Расклеенные пески...

ну прости, раскалённые ))))

Добавлено через 36 секунд

Цитата: Ну черновики выложенные тобой тут просматривал...Читал то, что вы в соавторстве с Варлоком накатали... Мне нетрудно почитать вещь целиком, чтобы потом сделать о ней нормальное суждение))))

Ну так и как тебе? всё остальное?

Добавлено через 24 минуты

Цитата: Ну черновики выложенные тобой тут просматривал...Читал то, что вы в соавторстве с Варлоком накатали... Мне нетрудно почитать вещь целиком, чтобы потом сделать о ней нормальное суждение))))

Это потому, что у тебя ЕСТЬ желание делать эти суждения. А у меня нед.

[Зогар Саг]

Цитата: Ну так и как тебе? всё остальное?

C "бэкгранудом" ( так это называется?) у тебя проблем нет...описания красочные, хотя в расписывании крутости Конана ты часто теряешь меру...Так же как и прелестей его барышень...
Сюжеты повторюсь, довольно однообразны....
Я не оригнален в своем мнении, Пелиас, но что поделать)))

Цитата: Это потому, что у тебя ЕСТЬ желание делать эти суждения.

Ну в данном случае прочитал и сделал суждение, потому что ты попросил....

[Пелиас Кофийский]

Цитата: Ну в данном случае прочитал и сделал суждение, потому что ты попросил....

Ну... благодарю. Я ж не в упрёк, я просто пояснил, что не хочется мне читать целый роман, даже если там супер-мега-круть.

Добавлено через 1 минуту

Цитата: C "бэкгранудом" ( так это называется?) у тебя проблем нет...описания красочные, хотя в расписывании крутости Конана ты часто теряешь меру...Так же как и прелестей его барышень... Сюжеты повторюсь, довольно однообразны.... Я не оригнален в своем мнении, Пелиас, но что поделать)))

Не знаю, почему у всех сложилось мнение, что я с этим спорю... видимо Чертознай так долго повторял это, что у народа это просто отложилось в памяти.
Я вовсе и не спорю. Я сам пишу правду и правды же жду.
Так и есть.

Добавлено через 1 минуту

Цитата: хотя в расписывании крутости Конана ты часто теряешь меру...

Это знаешь, скорее юмор такой...

Цитата: Так же как и прелестей его барышень...

Я просто тренируюсьЮ, половину потом повырезаю... объём черновиков у Говарда тоже частенько в три раза превышал объём изданных произведений...

Добавлено через 34 секунды

Цитата: Сюжеты повторюсь, довольно однообразны....

Сюжетов там вообще нет, я пишу посто отрывки, их и сюжетами-то вполной мере назвать сложно...

Добавлено через 1 минуту
А за бекграунд - спасибо... меня просто чего-то пробрало в последнее время... думаю, надо улучшить свой литератруный уровень... в результате выписываю интересные и красивые выражения из книг, фильмов, песен даже иногда... повышал словарный запас, так сказать. Уже теперь надоело, но в общем, думаю, для писателя это не лишнее...

[Пелиас Кофийский]

Демоны Йога/пустыни

Лёгкий ветерок прилетел из темноты, чтобы пошептаться о чём-то с листьями пальм, приласкать их бархатистые колонны, заглянуть в трепещущие во мраке шатры, поцеловать разгорячённые лики невинных юных дев. Его лёгкие струи уносили с собой адское пекло дня; развевали смоляные локоны; прикасались к губам, словно трепетные поцелуи. Невидимые и неосязаемые, они были повсюду; их обнимали перистые руки пальм; им страстно шептали что-то тамариски; их разрезала сталь обнажённых клинков; их жадно пило всё живое – от яростных воинов, кутающихся в плащи – до лежащих под пальмами мохнатых громад верблюдов.
Всё затихло в оазисе Акель; текучий мрак и прохладный покой воцарились над бархатным морем пустыни. Это был оазис племени Дуэли, которое со времён Амир Курума владело пустыней Ар Шохра от песков Харамуна до оазиса Басры.
Луны не было, но всё было отчётливо видно в свете бесчисленных звёзд. Звёздный полог раскинулся от одного края горизонта до другого. Ветерок шептался о чём-то с верхушками пальм. Звёзды спали, словно драгоценные камни, рассыпанные на тёмном бархатистом покрывале. Пальмы тихонько покачивались в опаллесцирующем небе, усыпанном таким изобилием звёзд, что, казалось, они сыплются с неба, словно пригоршни серебра.
Во всём оазисе не спал лишь один человек, способный оценить их красоту.
Ни единый резкий звук не нарушал тишину. Тихий шёпот листьев и ветерка доносился из пальмовых рощ. Мохнатые тёмные силуэты пальм качались в мерцающем свете звёзд. Негромкий шепоток пальм убаюкивал, погружая в сон. Лёгкий ветерок ласкал их стволы упругими струями.
Днём оазис был полон лихорадочной активности, но теперь это было тихое, пустынное место. Не шли горделивые зуагирские женщины за водой; не возились детишки в пыли; не был слышен треск мяса, истекающего прозрачными каплями жира в домашних очагах; не ругались высокие, статные воины, готовые за неосторожное слово вонзить нож в сердце; не звякали шпоры и чешуйки доспехов, не доносилось ретивое ржание лошадей.
Лишь пустыня протиралась под звёздами – тихая, молчаливая. Негромко всхрапывали лошади во сне; неподвижными чёрными горами на песке лежали верблюды. Солнце давно зашло, и ночная прохлада опустилась на затихшее место. Пески пустыни остывали, отдавая накопленный за день жар; смертельное, палящее солнце больше не накаляло барханы, подобно горнилу печи. В песках шуршала какая-то жизнь, почти невидимая для обычного глаза: ползали пустынные змеи, ещё хранящие остаток тепла ушедшего солнца, иногда выныривали ящерицы или чёрные скарабеи. Но и они скоро затихли, и тишина, опустившаяся на пустыню, стала полной. Ночь струилась над древними барханами, и лёгкий ветерок, казалось, спускался с самих мигающих звёзд.
Лишь одна фигура не спала во всём этом великолепии, но и она была неподвижна, словно пески окружающей его пустыни. Тёмным ночным призраком возвышалась она над бархатной тенью песка.
Слабый свет звёзд обрисовывал контуры могучего тела; оно было похоже на человека, но его неподвижность была неподвижностью застывшего ветра, и не один зуагир, увидев эту чёрную фигуру, пятился назад, бормоча охраняющие душу слова. Так мог бы выглядеть демон, тысячелетиями взирающий на мигание звёзд и текучие формы пустыни.
Он сидел на брошенном на землю седле, воплощая собой изваянное безмолвие. Слово бесплотные тени полуночи, он сливался с неизменным вечным спокойствием древней пустыни.
Человек или демон, но застывший во тьме силуэт казался почти великаном. Широкий размах плеч вызывал благоговение, и вся его могучая стать делала его более похожим на бога, нежели на человека. Казалось, сам легендарный Амир Курум почтил своим присутствием эти безрадостные пески. Сухощавые, жилистые дети пустыни казались рядом с ним шакалами в тени могучего льва. Было в нем какое-то ненаигранное величие, дремлющее в его могучих руках, покрытых перекрученными узлами бронзовых мышц, спокойной осанке и грозном блеске сияющих глаз; он казался самим воплощением сил природы, таким же неукротимым и диким, как и лавина, сходящая с гор, или ветер, в несущий в месяц самумов горы золотого песка. В нём чувствовалась какая-то стихийная сила, способная поспорить, казалось, с самими богами.
Подобно бронзовой статуе, он застыл на границе с пустыней; его пугающая неподвижность отгоняла невольных любопытных. Подобно демону пустыни, смотрел он в растворяющиеся в полумраке пески.
В его лице или позе не было ничего неприятного или отталкивающего, но нечто устрашающее дремало в них, словно некое предупреждение о грозной силе, сокрытой в его фигуре до поры до времени. Он казался единым с окружающей его чёрной пустыней, шёпотом пальм и сиянием далёких мерцающих звёзд.
Когда он поднимал голову и свет мигающих звёзд падал на его чёрное в темноте лицо, становилось видно, что ярким огоньком сияют его неукротимые голубые глаза. Не один зуагир попятился, увидев столь дурной признак*, прежде чем узнавал лицо своего легендарного вождя.

* Среди детей пустыни считается, что голубые глаза – признак опасности и коварства.

[Пелиас Кофийский]

Сотни легенд слагали о нём у зуагирских шатров; а ведь всего год тому назад пришёл этот человек с далёких, мифических западных земель и менее чем за год стал подлинным вождём всех пустынных племён. Своей несгибаемой волей и талантом умелого полководца ему удалось объединить враждующие племена зуагиров, подчинив их единой воле, и направить их ярость против сатрапий утопающего в роскоши, жестокого и надменного востока. Под его предводительством им удалось разграбить ряд ключевых фортов гордого туранского королевства, приостановив его непрекращающуюся экспансию на запад, и теперь власть над этими древними землями принадлежала только им. Месяц длилось ликование среди пустынных шатров, когда пал форт Акла, самый западный форт туранских земель. Теперь племенам Ханарии и Харамуна не приходилось опасаться прихода затянутых в сталь туранских эмиссаров на земли благодатной Ханарии. Никогда не было у них вождя, подобного этому. Вожди пустынных племён чтили его, словно бога; но грозный вождь во многом оставался загадкой для детей южных пустынь.
Иногда он был бесшабашен и весел, и мог выпить больше вина и обнять больше женщин, нежели несколько сыновей пустыни, вместе взятых; но иногда на него нападала странная задумчивость, и он мог часами смотреть, как ветер веет песками пустыни и ветерок шелестит в листьях пальм. Когда он замирал, становясь похожим на пустынного демона, невольная дрожь охватывала их в его присутствии. В эти моменты зуагиры старались не мешать своему предводителю; они молча обходили его, стараясь не нарушать его уединения; суеверным детям пустыни казалось, что он говорит с богами. Ни один из них не смог бы сказать, о чём сейчас, глядя на простирающуюся в бесконечность пустыню, думал их загадочный вождь.
Имя этого вождя было Конан.

Вряд ли киммериец мог бы и сам объяснить, что он делает здесь, посреди бесплодной пустыни, вместо того, чтобы сжимать в своих объятиях страстную дочь Акобы или попивать вино из ограбленных караванов. Удивительная красота ночи пробралась ему в сердце, пробуждая забытые воспоминания.
Он сидел на брошенном на землю седле, и какие-то неясные, неоформленные мысли блуждали в нём. Он вспоминал свои странствия, подобные сверкающей круговерти, удивительные страны и обычаи, виденные им/мелькающие перед его внутренним взором. Вспоминал суровые горы Киммерии, оставшиеся где-то далеко позади. Перед его внутренним взором словно вставали суровые пики, глубокие лощины, в которых вечно лежала глубокая тень, дикие лица его соплеменников и огромные ели, простоявшие в тени гор бесчисленные столетия. Бесконечной вереницей проносились перед ним призраки прошлого. Вот он видел отца, сжимающего огромный клинок; а затем на фоне звёздного неба возникала его мать, ласково склоняющая над ним свою голову; безумная круговерть стали, крики и вопли умирающих, когда он впервые взошёл на стены Венариума, аквилонской крепости, сжимая в зубах свой мерцающий меч. Путешествие на север; безумные стычки с ванами и гиперборейцами; суровые лица, скрип снега и полыхание стали на широких клинках. Кровь, крики и раны; рабство среди серых домов, сложенных из огромных каменных глыб; его бегство на юг; безумное соревнование с закованными в сталь воинами и волками, сыновьями дикой природы. Заснеженный перевал, через который он очутился в Заморе. Мрак холодного севера, казалось, лёг на его сердце тяжёлой ношей.
И причудливые земли юга, манящие и загадочные, но всегда наполненные жизнью, в отличие от ледяных гор его сурового детства. Вино, женщины, драки, кровь, колдовство и мудрость переплелись здесь в тесный клубок. Он помнил объятия множества женщин; прикосновение многих атласных губ. Нежную, бархатистую кожу; шелковистые пряди волос, спадающие ему на плечо. Помнил их нежные признания и страстные стоны,; помнил их нежные, ласковые слова, произнесённые на прощание. По мере того, как он вспоминал их, казалось, уходила та неизбывная, необъяснимая тоска, которая поселилась в его сердце, сковав его зимней стужей. Помнил золотистые струи вина; шепот ветра в мохнатых головах пальм; крепкие объятия друзей. Воспоминания, казалось, лились ему в душу жарким огнём, постепенно оживляя и заставляя очнуться от многовековой стужи. Они казалось, текли по его жилам, наполняя их свежей жизненной силой; и необъяснимая тоска, вызванная ощущением странной бессмысленности существования сменилась безумной, кипучей жаждой действия. Он вскочил на ноги, полный горячей энергии, готовый действовать, но ещё не знающий, куда приложить свои силы; и в этот момент в пустыне раздался отчаянный, истошный вскрик женщины.

[Пелиас Кофийский]

В мгновение ока Конан оказался на ногах; переход от бездеятельности к действию оказался столь же стремительным, как и ветер, набирающий силу урагана. Короткий бег привёл его в заросшую колючим кустарником чашу между двумя старыми слежавшимися барханами, сокрытую бархатной тенью. Но в этой тени был кто-то ещё. Какое-то серое пятно двигалось по поверхности бархана, без особого усилия таща за собой белеющую в темноте фигурку. Не рассуждая, со скоростью тигра Конан взлетел по гребню бархана и оказался напротив неведомого похитителя. Серая фигура, сжимающая в объятиях пустынную деву, замерла напротив, образовав причудливую композицию.
Свет звёзд озарил его неведомого противника и киммериец на миг замер, как громом поражённый. Это был один из детей Йога, жуткого бога пустыни, о которых рассказывают страшные сказки среди зуагирских шатров, и в существование которых киммериец до сих ни на йоту пор не верил. Но опровержение его скепсиса стояло перед ним, сгустком воплощённого зла. Его высокое стройное тело имело человеческие очертания; но глаза пылали нечеловеческим огнём. Белёсое тело было лишь маской; это была воплощённая смерть в человечьем обличье. Сквозь его глаза прорывалось пламя, словно заключённое в нём; и в них было столько ненависти к людям человеческим, что Конан невольно отшатнулся.
Чудовище остановилось, но нападать не спешило; оно рассматривало Конана своими странными нечеловеческими глазами. Его тело белело в свете звёзд, выделяясь ярким пятном. Неведомые побуждения двигали им, ни один человек не смог бы постичь его кощунственной сущности. В неверном свете звёзд Конан успел разглядеть заострённые уши, плотно прилегающие к лишённому какой-либо растительности черепу; странные черты лица, в которых, казалось, в гротескной пародии объединились стигийские и гирканские черты лица. Но древним, доставшимся ему в наследство от предков инстинктом, Конан осознавал, что это не более, нежели просто иллюзия: чудовище было намного древнее и тех и других; оно жило в этих песках задолго до появления человека. Возможно, это был последний представитель вымирающей расы или демон, нерассуждающий отпрыск стихии. Более страшные и извращённые формы жизни не пришли киммерийцу на ум; но, если бы он узнал страшную правду, его сердце могло бы остановиться навеки.
Жуткие тайны скрывали волны пустыни; страшные и полузабытые уже тогда, когда люди впервые коснулись песка этих жутких земель. Дети людей построили вокруг города, не ведая секретов этой древней земли, и позабыли древние страхи, но иногда люди словно исчезали в песках, страшные призраки бродили по верхушкам барханов, а порывы ветра доносили отзвуки страшных воплей и завываний и ритмичные удары чудовищных барабанов.
В Замбуле, Чердруре и Маупуре слышал Конан чудовищные рассказы о жестоких пустынных дьяволах. Иногда пропавших торговцев находили с оторванными головами, и дрожащие жители городов поговаривали, что это сделали не зуагиры; а ушедших в пустыню иногда находили с широко распахнутыми глазами, и причину смерти угадать было невозможно. Говорили, что у них просто остановилось от ужаса сердце. А иногда страшные звуки доносились у запертых на ночь дверей; и голоса давно умерших просили отворить двери и впустить их внутрь. А ночью у дверей находили следы – странные, птичьи, а иногда тяжёлые, расплющенные, ни похожие на следы человека или зверей. Какие чудовищные ритуалы проводили демоны Ночи с похищенными ими людьми, в какую кощунственную оболочку заключали похищенную святотатственным образом душу, каким жутким образом мстили тем, кто отобрал у них власть над песками этой древней земли – не было ведомо даже жрецам блистательного Тарима.
Но зуагиры, дети пустыни, что жили вблизи её изменчивых волн, рассказывали, что волшебные времена, когда человек ещё не появился на свет из чёрной утробы Нут, в песках Харамуна жили существа и иные - страшные, древние владыки этих земель. Чёрные города основали они под песком, страшные ритуалы проводили в ночи. Пустыня была их домом, а песок – словно воздухом для порождений мрака и пекла. Они не были людьми или демонами в полном смысле этого слова; в них было немного и от того и от другого. Но однажды с далёкого севера спустились странные, закутанные в меха люди и вступили в ожесточённую схватку с исконными обитателями этих земель. И их ярость и сила была столь велика, что почти не уступали они детям Ночи. И изгнали они детей Аша и Ха под поверхность золотого песка, где тысячелетиями хранили они чёрную ненависть и вынашивали жуткие планы. Но людей становилось всё больше, и уже редко осмеливались обитатели Тёмного Царства беспокоить покой надземного мира. Жрецы Митры, Тарима и Ханумана изгнали их из исконных земель. Но здесь, в песках Ханарии и Харамуна, они сохранили свои страшные города и свою вековую ярость и злобу. Не раз и не два пропадали дети зуагиров и купцы из идущих на восток караванов; и что с ними происходило далее – неведомо. Но иногда страшные демоны появлялись в окружающих землях; и старики поговаривали, что удивительным образом походят они на пропавших людей.

Добавлено через 11 секунд
Всё это подобно вспышке молнии пронеслось в голове киммерийца, в то время как рука его сама собой обнажила мерцающий призрачным светом клинок.
Чудовище стояло и смотрело на него глазами цвета изменчивого пламени. Под мышкой оно держало стройную, почти обнаженную девушку, которая, очевидно, задержалась в ложбине после встречи с приятелем. В шатрах зуагиров в военное время царили довольно-таки вольные нравы. Конан не знал, что чудовище собирается сделать с пленницей; возможно, уволочь в один из страшных чёрных городов, что лежали под поверхностью земли. Иногда из-под холмов словно доносится рокот боевых барабанов, и зуагиры верили, что это дьяволы Ночи сидят у своих адских костров. Ненависть охватила киммерийца, но врождённая осторожность удержала его руку. Вдобавок он опасался ранить девушку; а потому просто стоял и ждал, когда порождение пекла сделает первый шаг.
Фигуру демона странным образом словно подсвечивали языки невидимого пламени; она отчётливо вырисовывалась в свете звёзд. Охваченная невидимым нечестивым пламенем, она казалась болезненным пятном на теле ночи. Тоненькое тело девушки белело в свете звёзд, и на неё тоже ложился отсвет этого странного пламени. Казалось, таким пламенем могли гореть костры преисподней.
Это походило на какой-то безумный сон; ничего подобного не могло существовать в действительности. Звёзды, глядя с небес, озаряли фантастическую, сюрреалистическую картину: человек против демона из преисподней.
Глаза чудовища пульсировали, расширяясь, и Конан подумал, что его восприятие пустыни странным образом изменилось: что-то нереальное появилось в ней. Словно растворившись, неясной, невидимой тенью колыхался сзади оазис, тоненькой белой вспышкой горело тело похищенной девушки. Зато барханы стали немыслимо чёткими, звёзды – огромными, ветер нёс крохотные песчинки, и каждая из них была подобна алмазу с тысячью граней, и Конан, казалось, мог различить каждую из них. И каким-то странным, необъяснимым образом Конан понял, что он воспринимает пустыню такой, какой её воспринимало чудовище, замершее напротив него.
Внезапно демон отшвырнул девушку на серый песок и быстрее оформленной мысли, скользнул в сторону киммерийца. Его тело двигалось молниеносно, словно размываясь в прохладном воздухе, и никто, кроме варвара, не смог бы отразить подобный удар. Но тело Конана двигалось быстрее, чем мысль о нападении сформировалась в сознании; и клинок замер напротив груди демона, подобно мерцающему лучу. Демон не остановился так, как останавливается всё живое; он просто замер, материализовавшись напротив сверкающего клинка. Его нечеловеческие глаза глядели на киммерийца, словно сверкающие алмазы. Киммериец молниеносно ударил клинком, но демон внезапно исчез, словно растворившись в ночи, и мгновением спустя возник на верхушке большого бархана. Его фигура трепетала и размывалась, словно огонь колдовской свечи.
И начался страшный, невероятный, необъяснимый поединок. Поступки демона подчинялись законам какой-то странной, нечеловеческой логики; но молниеносная реакция и удивительный инстинкт, унаследованный им от далёких предков, помогал киммерийцу раз за разом предугадывать его удары. И каждый раз движение фосфоресцирующей жуткой фигуры встречал холодный блеск кованного металла. Казалось, это был поединок не силы и скорости, но интеллекта. Наконец, похоже, чудовище осознало бесплодность предпринимаемых им попыток, а в этом странном, причудливо изменённом мире тело Конана, казалось, не знало усталости. Сколько они сражались – минуты, часы, а, быть может, века? – никто не смог бы сказать точно. Какая-то неведомая сила удерживала Конана от того, чтобы самому обрушиться в молниеносной атаке; но что это было – гипноз или здравый смысл, предупреждающий о сверхъестественных способностях демона – он не смог бы сказать. Что-то подсказывало ему, что чудовище невозможно уничтожить ударом клинка – да и существует ли тот в этом фантастическом, сюрреалистическом мире? Его острое, сверкающее лезвие останавливало атаки монстра – но так ли это было на самом деле? Что-то внутри Конана, какая-то первобытная память, наследие тысяч ушедших веков, подсказывала ему, что это не так. Чудовище признавало своё поражение – вот, что действительно останавливало его. В этом причудливом мире действовали законы нечеловеческой логики, и Конан, не рассуждая, воспринял их такими, какие они есть.

[Пелиас Кофийский]

Наконец, они замерли друг напротив друга – глаза переменчивого огня напротив полыхающих голубых льдинок – и Конан почувствовал, как чудовищная атака обрушилась на его мозг. Глаза чудовища иссушали; они словно выпивали его жизненные силы. Странные видения выныривали из лабиринтов его подсознания, подавляя волю и погружая душу в кипящие бездны; но порождение пекла недооценило силу воли и духа киммерийца. Невероятная ярость поднялась из глубины его души, ярость против отвратительной магии и непрошенного вторжения; и, подобно, своим могучим рукам, эта ярость стиснула волю демона в ментальных тисках, взяв его в плен. Чудовище удивлённо вздрогнуло, обнаружив силу воли, не уступающую его собственной; а в следующий миг Конан ощутил отголосок паники – паники существа, никогда не ведающего страха, когда оно осознало, что воля киммерийца превосходит его собственную. Шаг за шагом Конан вёл наступление на это неописуемое создание; подобно тому, как руководят наступлением армий владыки держав. Он чувствовал жуткие бездны, охваченные его яростным разумом; кошмарные тайны и неестественные желания таились в них. Всё его существо вздрагивало от омерзения, когда до него долетали отголоски мыслей реализованного кошмара. Но это ни на миг не ослабило его несгибаемой воли. Его железная сила неумолимо стискивала чудовище в неодолимых объятиях. И в какой-то момент сопротивление демона лопнуло, словно мыльный пузырь. Мелькнув угрюмым крылом, исчезла его чудовищная сущность, забрав с собой омерзительные кошмары, которые иссушали его мозг; а в следующий момент изменения коснулись и материального мира. Конан увидел, как фигура демона источается, словно тая; а в следующее мгновение она мигнула и погасла, как потухает огонёк свечи.
И в тот же миг словно что-то изменилось в пустыне; вместо фантастического, нереального места, она снова стала пустыней Ар-Шохра, привычно сереющей в свете мигающих звёзд. Конан тряхнул головой, избавляясь от чёрной паутины кошмаров, на миг опутавшей его мозг; и вот он уже снова было вождём зуагиров, уверенным в себе и неустрашимым. Победа заполнила его радостным опьянением, и ему захотелось расхохотаться во тьму ночи. Он глубоко дышал, впитывая холодный воздух, и, казалось, мягкий мерцающий свет звёзд и струи мягкого ветерка исцеляют его, подобно бальзаму.
Девушка вскочила и подбежала к нему; забыв обо всём на свете, она обвила его торс тоненькими руками и разрыдалась. Конан рассеянно провёл огромной рукой её по смоляной голове. Ужасы ночи, окружившие её, потихоньку растворялись; девушка тихонько всхлипнула, а затем утёрла слёзы и украдкой посмотрела на своего спасителя – страшного вождя зуагиров.
— Ну-ну, не бойся, всё позади, — с грубоватой лаской сказал он. — Оно убралось в свои проклятые чертоги, откуда и выползло. А ты кто такая?
— Я Хани, — чуть слышно шепнула она. — Дочь вождя Мукассара.
Она смотрела на него, и восхищение заполнило всё её существо. Он был огромен; его фигура затмевала перед ней звёзды. Голубые глаза на суровом лице сверкали чистым неукротимым огнём. Затаив дыхание, она всматривалась в его необычные, суровые и непокорные черты. Он был страшнее любого демона и могущественнее бога; только такой, как он, и мог победить страшного пустынного демона.
И, встретив взгляд этих восторжённых глаз, Конан улыбнулся в ответ. Кажется, он знал, чем всё это кончится – завтра о нём появится новая сказка среди зуагиров…

[Warlock]

Пелиас Кофийский, ты как-нибудь почитабельней свой текст сделай, а то перед глазами все сливается

[Пелиас Кофийский]

Ну вот. Сделал.

[Terrano]

Не все сделал... до конца, и внимательней пжалста