Преступление маркграфа Лабрайда

[Михаэль фон Барток]

"альтернативную историю" Хайбории, которая получилась, довольно объемной, решено так же было "оживить художественными дополнениями.
Данный рассказ относится к периоду вторжений северян в Аквилонию, а так же кратко повествует о том, что происходило за десятилетия до, и через десятилетия после этого переломного события.

Преступление маркграфа Лабрайда.

- Мой лорд.
Голос писца вырвал Лабрайда из прошлого, куда погрузился его разум.
- Говори. – поднял тяжелый взгляд маркграф Гандерландский.
- Мой лорд, вы остановились на том, что император обещал вам признание вашей власти над Гандерландом, если вы поможете ему разгромить союз варваров-ротай.
- Ах да, конечно.
Во взгляде писца Лабрайду померещилось что-то похожее на жалость. В самом деле, этот хилый юнец, должно быть, решил, что его повелитель забылся старческим сном, или потерял нить мысли. Но Лабрайд еще не одряхлел насколько, чтобы засыпать в середине рассказа. Да, годы его были преклонными, и ходил он теперь с тростью, приволакивая за собой не сгибающуюся в колене ногу. Но разум его еще не мутился, да и в руках, хоть и усыпанных старческими пятнами и переплетенных линиями вздувшихся вен, оставалось достаточно силы, чтобы взять этого юнца за пояс и вышвырнуть его из комнаты. Лабрайд испытал мгновенное желание так и поступить, но не стал этого делать даже не потому, что знал, как потом сведет спину, а потому что такие ухватки в духе героев киммерийских песен, неприличны пэру Империи. Зачем это показное буйство? Он стар, и не удивительно, что писец, каким бы хрупким, он ни был, испытывает при взгляде на него жалость. А еще – подумал Лабрайд, помнивший, каково это – быть юным, уверенность, что уж с ним-то такого никогда не произойдет, и никогда он превратится в развалину, путающуюся в воспоминаниях.
Он поднялся – высокий, широкий в плечах, хоть и начавший уже сутулиться под грузом лет, и, опираясь на трость, тяжело прошелся по комнате. Дошел до камина. Протянул свободную ладонь к огню. В помещении было тепло, а свечи давали достаточно света, чтобы можно было читать. За стенами меж тем завывала вьюга. Скоро зимнее равноденствие.
- Я помню, на чем я остановился. – повторил старый правитель. – Просто я вдруг подумал, а в чем смысл переписывать с моих слов то, что и так запечатлено в имперских хрониках?
- Истории важно каждое свидетельство, мой лорд. – осмелился возразить писец.
- Велика же ценность моего свидетельства, если я находился в сотнях миль от старины Вимарка. Прости, от императора Вимарка. – усмехнулся Лабрайд. – Но уж я я-то имею право так его называть! Император, да благословит Митра его память, был моим другом.
- Я должен что-то записать?
- Не сейчас. Потом я, возможно, расскажу что-то об императоре. Каким он был вне заседаний совета.
Лабрайд улыбнулся своим воспоминаниям. В самом деле, он считал себя другом этого великого человека. По возрасту тот годился ему в отцы, но не было в Империи человека, меньше склонного к пустым церемониям, надутой важности, пустословным умствованиям, чем старый император. Даже обычного, для старости высокомерия, по отношению к тем, кто еще нашел в бороде седых волос, Вимарк не обнаруживал. Для него люди были только тем, чем были. Он видел каждого насквозь своими светло-серыми, поблекшими от старости, но не утратившими цепкости глазами.
Лабрайд подумал, а может быть, в самом деле, рассказать писцу, как Вимарк, только оставив торжественные обязанности, скидывал с плеч мантию и головы корону, о которых тут же начинал выражаться самой площадной бранью, как о ничего не значащих побрякушках. Сейчас, когда со смерти Вимарка прошло почти сорок лет и даже самые молодые из его соратников, кто еще жив, превратились в седовласых старцев, настоящая память заменяется легендами.
Наверняка те, кто не видели императора, думают о нем, как о мудреце, вещавшем исключительно звучными афоризмами, об идеальном рыцаре, всегда верном законам чести.
А ведь Лабрайд знал Вимарка как человека, помнил его пристрастие к грубым, солдатским шуткам, его злой, язвительный ум, его привычку насмехаться над тем, за что он пролил реки своей и чужой крови. Впрочем, Лабрайд был достаточно проницателен, чтобы понимать и вторую половину правды. Образ простого солдата, деревенщины-гандера, чуждого придворной утонченности и дипломатической осторожности, тоже был видимостью. Такая же игра на публику, как и неподвижная, величественная, живая статуя в золотых доспехах, которую он играл перед массами простолюдинов или собраниями дворян из дальних провинций.
Был еще третий Вимарк, тот которого знали только товарищи по пирушкам в узком кругу. Но был ли он настоящим?
- В другой раз я расскажу об императоре. Хотя нет, запиши сейчас, пока эту деталь я не забыл. Она сама по себе не важна, но говорит о причудах памяти.
Писец окунул перо в чернильницу.
- У него была плохая кожа на лице. Вообще-то он был высок, почти как я, хорошо сложен, у него были густые волосы, даже в старости, когда он уже поседел. И черты лица – правильные, мужественные и открытые. Но при этом щеки и лоб выглядели так, будто его покусали осы, один сплошной волдырь. Я видел его портреты, что написаны по заказу герцога Пуантенского, видел и статуи во дворце в Тарантрии. Они сделаны великими мастерами своего дела. Вимарк там похож на себя. Но нигде, нигде нет этих волдырей!
- А об этом точно нужно писать, мой лорд? Вимарк был…
- Да я знаю, кем он был! – рыкнул Лабрайд. – Великим воином, героем, спасшим страну от варварских орд! Я был сначала варваром из орды, а потом щитом Империи! Я знаю, кем он был, я видел его ближе, чем тебя сейчас, я с ним ел и пил за одним столом. И если я говорю, что у императора была плохая кожа на лице, ты это запишешь!
Говоря это, Лабрайд стремительно, несмотря на хромоту, приблизился к юноше с чернильницей. Тот, минуту назад заподозривший маркграфа в старческой немощи, похолодел, увидев пред собой страшного киммерийского воина.
Дрожа от страха перед старым, но по-прежнему грозным владыкой Севера, который навис над ним, писец, все же осмелился возразить.
- Но важная ли это деталь, мой лорд? Какое значение она имеет для Истории?
- На самом деле - имеет. – уже спокойнее продолжил маркграф. – Стал бы я рассказывать об этом, если бы это не имело значения для истории? Да, один выше ростом, другой ниже, у одного кривой нос, а другого глаз с бельмом. Обычно, это не имеет значения. Но в истории про Вимарка, Турлога Кровавого Топора и меня - Лабрайда Гандерландского, это очень важная деталь.
И страх и сомнения исчезли из взгляда писца. Осталось чисто мальчишеское восхищение. Теперь он смотрел на Лабрайда не как на забывающегося старика, и даже не как на грозного лорда, которому в услужение сумел поступить только по протекции дедушки, а как на легендарного героя.
- Вы хотите поведать о том, как убили Турлога Кровавого Топора?
- Да. Я расскажу, как я убил Турлога, почему сделал, и причем тут изъяны внешности императора, о которых, мне, в самом деле, уже надоело говорить. Но это важно.
Лайбрайд, хрустнув коленом и глухо выругавшись, тяжело опустился в кресло.
- Да, я расскажу про Турлога. Расскажу про мое величайшее преступление.
- Мой лорд?
- Сначала выслушай все. А потом запишешь то, что важно для истории.
Должно быть, маркграф часто думал, как лучше поведать об этой части своей жизни, в голове его она уже превратилась в связный рассказ, в котором он заранее расставил все акценты, и потому речь его полилась плавно, будто заученная наизусть. Несмотря на все свои искренние попытки стать большим имперцем, чем киммерийцем, Лабрайд в главных привычках оставался сыном варварского севера. А значит принадлежал к традиции устного, бесписьменного знания. Попытка его уже в зрелые годы обучиться чтению и письму осталась безуспешной. Но не столько по отсутствию прилежания, сколько из-за ухудшившегося зрения и погруженности в государственные заботы. Но, оставаясь киммерийцем, он не мог забыть многовековую традицию рифмованных саг, с помощью которых хранили свою историю варвары. И сложить такую же сагу о своей жизни, старый правитель мог легко. Благо в старости он переложил часть государственных забот на сыновей и зятьев и скорее мучился от безделья, чем наслаждался покоем.
- Я родился и возмужал в Киммерии, на северо-востоке этой страны. Род мой можно отследить до самой Эпохи Саг. Первый предок имя, которого я могу назвать, жил почти шесть сотен лет назад, он принадлежал к тому поколению героев, которое было старше Конана, что стал аквилонским королем. Его звали Грэхейм Волчий След. Я – хелвирблайнд, охотник на волков. Для вас, гандеров, все киммерийцы были на одно лицо, а на самом деле не было более различных племен, чем ротай и хелвирблайнд.
Когда началось Великое Переселение, когда асиры и ваниры хлынули в сердце Киммерии мы не стали драться там за каждый камень. Мы тоже пошли на юг. В те дни, когда я захватил Гандерланд, я был молод, наверное, мне была четверть века. У нас не было письменных хроник, да и если бы были, кто запишет в книгу рождение сына у мелкого кланового вождя? Но, несмотря на молодость, я был уже зрелым мужчиной , вождем и воином. Среди варваров мальчикам не остается времени на беспечную юность, как среди жителей богатого юга.
У меня была большая удача. Быть может, на вашем языке это звучит неуклюже, но это не та удача, о которой говорят игроки в кости. Нет, моя удача распространялась на войну и борьбу за власть. У отца моего ее не было, он правил кланом, который едва ли мог выставить больше пяти десятков копий. А вот мне везло.
Ты слышал от стариков, или может быть, читал в книгах о великом разгроме гирканцев горах Киммерии?
Я был там, и выжил. Это было одно из величайших сражений в истории мира. Кровь напитала землю так, что земля обратилась в жидкую грязь, будто после дождя. Гирканские стрелы затмевали солнце, но не могли пробить наши щиты. Три дня сходились и расходились армии. Но наконец, сломались гирканцы. Они обратились в бегство, а после этого их преследовали и добивали сотни миль. В день решающего сражения погиб мой отец и два брата. А я выжил и вернулся, везя у седла головы трех знатных гирканцев, каждый из которых сражался под своим знаменем, и носил золотой шлем. Мне не было еще двадцати, а мое имя знали все воины моего народа. Тогда я принес победу своему вождю Дамнхаллу по прозвищу Медвежья Шкура. Тебе его имя не скажет ничего, но в те дни оно многих заставляло бежать с поля боя. Меня усадили за пиршественный стол прямо рядом с вождем. Я ел и пил, не снимая трофейных доспехов, из которых одни только наплечники стоили как несколько сильных лошадей. Но после того разгрома эти цены уже не имели значения. Мало кто из киммерийцев хотел теперь оставаться в родных лесистых горах. Мы не только пролили много своей крови, мы почуяли добычу и славу, о которых прежде и не мечтали.
Сразу скажу, не знаю, было ли заранее заключено некое соглашение между киммерийцами и Вимарком, обещал ли он нашим вождям земли в Империи и полное довольствие на много лет. Я слышал это сотни раз, и каждый раз говорили разное.
Важно лишь то, что мы пошли на юг. Мое племя и все другие племена.
Твой дед мог рассказать тебе, как мы уничтожили войско маркграфа Кенбрихта. И как осадили потом вашу столицу. Тот самый город, где теперь я – маркграф Лабрайд рассказываю тебе все это.
Незадолго до вторжения в Гандерланд, я стал риагом своего племени. Я был молод, и недостаточно знатен. Но я был прославленным воином.
Я вышел живым из всех битв, в которых принимал участие с пятнадцати лет. С кем я только не скрещивал меч. Асиры, ваниры, гипербореи, аквилонцы… гандеры. И прежде всего – киммерийцы, принадлежащие к другим кланам. Я был обладателем огромного запаса удачи, тем, кто всегда возвращался с добычей и славой. Когда мне было двадцать, я потерял счет черепам, которые развешивал над походным шатром. Наверное, потому, что не умел тогда считать больше, чем до двадцати. Прошло почти полвека, а я до сих пор помню имена тех, чьи черепа украшали мой шатер. Я мог бы часами говорить о временах Долгой Дороги, как это назвали киммерийцы. Уже не как воин-поединщик, а как вождь огромного войска я пришел в Гандерланд. Что говорят люди о том, почему я – вождь северных варваров, пощадил город?
Ах да, старая сказка, будто бы меня сразила красота дочери Кенбрихта, которого я сам же и ранил в битве на стене. Что ж, мы прожили с Ульфгивой тридцать хороших лет, и никогда, ни одного единственного раза она не напомнила мне о том, что я убийца ее отца. Она была хорошей супругой, и принесла мне трех сыновей и трех дочерей. Но, по правде сказать, она не имеет отношения к тому, почему я не отдал город войску, а решил сохранить его для себя и своего народа. Да, именно народа, мы были тогда и армией захватчиков, и народом-переселенцем, за воинскими отрядами тянулись караваны, в которых ехали наши жены и дети.
Что ж, в самом деле, меня сразила красота. Но не моей будущей жены, а города. Этого скромного города, который рядом с блистательной Тарантией и величественным Бельверусом выглядит сущей дырой. Но я увидел каменные дома, увидел крытые листами сверкающего металла крыши храмов, увидел городские площади, увидел мощеные улицы… и мне не захотелось все это сжечь. Я решил остаться тут навсегда и править этими землями, а потом оставить власть над ними своим сыновьям. Поэтому я остановил грабеж и поэтому сделал предложение Ульфгиве. Если бы она отказалась, все могло быть иначе. Ее я бы не убил, но тогда у меня не получилось бы так скоро сплотить своих киммерийцев и тех, кого мы только что завоевали.
Что ты думаешь об этой части истории, сынок?
- Вы потрясающе рассказываете, мой лорд. Хотя часть событий мне известна от других рассказчиков, но теперь я будто вижу все воочию.
- Да, красноречие такая же часть киммерийской гордыни, как отвага. Говорить мы всегда умели, быть может, потому, что не умели писать. Послушал бы ты речи на наших племенных советах… Поэзия, хоть и раздавалась она из уст покрытых шрамами дикарей, облаченных в шкуры, поверх снятых с врага доспехов. Да, то была истинная поэзия…
Лабрайд помолчал.
- Тогда я был настоящим киммерийцем. – продолжил он свою речь. - Ты и сейчас должно слышишь, что язык, на котором я говорю, не родной мне. И что всякий раз, когда я хочу призвать в свидетели богов, то с языка у меня срывается имя не благодатного Митры, а Владыки Могильных Курганов, от которого я на словах отрекся много лет назад. Но ныне я уже не киммерийский риаг, хотя ты сам же и записывал с моих слов законы, по которым надлежит судить киммерийцев. Я расскажу тебе, как я перестал быть киммерийцем.
Лабрайд снова замолчал. Видимо, мысли его были невеселы.
- Но сначала я расскажу тебе о Турлоге Кровавом Топоре. Турлог был героем, великим героем. Из того, что я рассказал о себе, ты можешь подумать, что великим героем был я. Да, я был тогда грозным воином, и военная удача была со мной. Но Турлог… Турлог он был другой. В Турлоге было с избытком всего. Он был будто герой песен, сошедший в этот мир. Говорили, в нем текла кровь Богов. А я скажу – в нем текла темная, дурная кровь. В прежние времена старые боги нашего народа, бывало, ходили среди людей и даже оставляли с ними потомство. Не Старик, не Тот, Кто Правит Мертвыми. Иные. Младшие боги. Одни говорят – Племя, Потомки. А я назову их так, как называли их жрецы Старика. Отродье. Злобные, не ведающие насыщения ни в чем, твари, живущие только своими страстями, не имеющие в нашем смысле слова разума. Они были красивы, прекрасны. И хищны, коварны, безумны. И их дети наследовали от родителей все, от красоты и мощи, до кровожадности. Турлог… он был выше меня, представь себе. Выше, сильнее и при этом прекрасно сложен. Лицом он тоже был красив, как ни один человек из тех, кого я видел. Он был великий воин, но долгие годы не стремился стать вождем, обрести власть и богатство, в отличие от меня. Турлог любил войну. Жить для него значило скакать по полю битвы на спине бешеного жеребца, которого он, по слухам, кормил мясом. И рубить с плеча огромным топором, который был так тяжел и велик, что походил скорее на оружие дровосека, а не воина. Он так уповал на свою удачу, что сражался без доспехов, с голым торсом. Даже волосы он в косы не заплетал, они так и лежали у него на плечах, падали до середины спины. Мы-то свои волосы заплетали в косы и прятали под шлемы, чтобы в бою враг не схватил за них и не перерезал горло. А Турлог был выше этого. Так и скакал в бой, полуголый, грива волос по ветру, длиннее гривы его коня. Раны свои он не лечил, они, как будто, заживали сами. Он даже зимой не одевался настоящим образом, иногда накидывал на плечи шкуру горного льва, которого убил голыми руками еще в ранней юности. Болезни не брали его, так же как и раны.
Таков был Турлог.
Что еще рассказать про него? Если я начну рассказывать все, что видел своими глазами, ты решишь, что я сошел с ума. Если расскажу все, что слышал, то подумаешь, что я пересказываю старые песни. Но я видел, как он разрубил человека от темени до копчика, а потом его топор обрушился на спину коня, на котором тот сидел, и перебил коню спину. Такова была сила в руках Турлога. Я видел, как он сражался один против дюжины и убил всех врагов и ни разу меч или копье не достали его. Когда он сражался, лицо его светилось от счастья. Иногда он пел. У него был необычайно благозвучный голос, просто завораживающе красивый. На пирах после битв он раздаривал всю добычу. Ему не нужно было ничего, ни золота, ни утвари, ни даже оружия и боевых коней. Только радость битвы, только ощущать, как топор в его руке крошит чьи-то кости.
Он был красноречив, как и все мы в те времена. Когда он говорил, хотелось слушать еще и еще. Он говорил о будущих победах, о славе, о походах к самому краю мира. О том, как мы прольем столько крови, что реки станут алыми. О том, как на зов битвы с небес рано или поздно спустятся крылатые девы, и заберут его прямо в обитель героев, где вечно идут пиры и битвы.
Мы все были воинами-варварами, и то, что он говорил, должно было нам нравится. И нравилось до определенного момента.
Но потом я все больше стал замечать, что Турлог безумен.
Он насиловал женщин. Все мы были в этом грешны, но он каждой несчастной потом вспарывал живот. Чтобы не понесла от него ублюдка, как он говорил. А на самом деле – он купался в этой крови, запускал туда руки. Говорил, что забирает жизненную силу. Пленных он не продавал в рабство, не выменивал. Он казнил их всевозможными способами один ужаснее другого. Я думаю, так он приносил жертвы своим родичам с Той Стороны.
Однажды я застал его за тем, что он ел человечину. Разрубил тело убитого им асира, вырвал печень и стал жрать прямо сырой. Я был вооружен, на коне и за мной ехали три моих воина. Но я ничего не сказал этому безумному гиганту. Я испугался, и я говорю это без стыда.
Я боялся его. К тому времени меня уже избрали вождем. Стало очевидно, что рано или поздно один из нас убьет другого. У племени не может быть двух вождей. Турлог на самом деле не претендовал на власть, но вокруг него стали собираться… молодые воины. Полоумные убийцы, которые уже и не мечтали об обычной жизни.
А что до меня, то я мечтал о новой жизни. Я завоевал себе земли, взял их по праву меча. И теперь хотел, чтобы война прекратилась.
Мы уже захватили Гандерланд, я женился на Ульфгиве и укреплял свою власть. Я собрал знатных гандеров, и обещал им быть справедливым правителем. Я отправлял своих людей истреблять грабительские шайки, мелкие кланы, которые не признали меня королем всего Гандерланда, не отдали мне свои мечи. Я видел себя правителем. И, клянусь Митрой, я сумел стать им.
А Турлог хотел только крови. Ему всегда было мало крови.
Не раз и не два он, покрытый кровью, в своей шкуре на голое тело, врывался ко мне на пиры или на советы и начинал говорить… а говорить он умел, как никто. Звал идти дальше, за новыми головами. И были те, кто его слушал
Однажды ко мне прибыли посланники из Тарантии. Император Вимарк предлагал переговоры насчет совместной войны против Ротай, что вторглись в самое сердце Аквилонии. С военной силой, которой я располагал, вынуждены были считаться в столице.
И вот в самый разгар переговоров, в зал вошел Турлог. И бросил мне под ноги отрубленную голову одного гандерландского барона, который присягнул мне на верность. Свой поступок он объяснил так, как это мог сделать только Турлог. Уже десять дней он не проливал крови, и топор потребовал от него новой. А несчастный Оддо просто попался под руку. Впрочем, Турлог предложил мне забрать себе земли убитого, раз уж я так дорожу землей. Себе он просил только сына Оддо, чтобы принести его в жертву своим родичам.
Все оцепенели от ужаса, а ведь в зале собрались опытные воины, люди сами не чуждые жестокости.
Я поднялся, и обрушил на Турлога все то киммерийское застольное красноречие, которое так хорошо перекладывалось на стихи. Назвал его ублюдком, не помнящим имени своего отца, обвинил в том, что он своими действиями он ставит под сомнение мою власть как риага племени и тем нарушает вековые законы. Напомнил, что убитый был моим человеком, и казнить его имею право только я. Взывая к имени Старика, напомнил, что человеческие жертвоприношения запрещены.
Турлог стоял и слушал. В один миг показалось, что сейчас он бросится на меня. Но вместо этого он захохотал и вышел прочь. А вечером отправился во главе небольшого отряда своих прихвостней в Пограничье.
В Пограничье тогда правил Рагард, мой дальний, по линии матери родич. Родство наше было столь далеким, что даже киммерийцы обычно о такой степени родства не вспоминают. Но я послал Рагарду весть, о том, чего можно ожидать от Турлога.
Несколько лет про этого безумного героя поступало мало вестей. С Рагардом он не сошелся, так же как и со мной. Но он удовлетворился тем, что собрал вокруг себя небольшой отряд верных последователей, смотревших на него как на ожившего бога. И принялся разорять бессмысленными набегами многострадальное Пограничье, а потом подался на юг.
Была надежда, что где-то он сложит голову, но судьба, или безумные Отродья хранили Турлога Кровавого Топора.
Он вернулся в те дни, когда я завоевал западные земли Пограничного Королевства, а Рагард терпел одно поражение за другим от гипербореев.
Тогда я уже побывал в Тарантрии, познакомился с императором и отдал ему свой меч и свою верность. Регалии имперского маркграфа мне еще не вручили, но я был признан «другом и союзником» Аквилонии.
Турлог убил Рагарда прямо во время пира, который устроили в его честь. А потом Турлог отрубил Рагарду голову, набил рот мясом и хлебом, поставил ее рядом с собой, и продолжил пить и есть, обращаясь, время от времени, как живому собеседнику.
Турлог провозгласил себя риагом всех киммерийцев Пограничья. Он пообещал им славу, победы и величие, каких они не видели никогда. Кроме киммерийцев под его знамя встали горные племена Пограничья, сущие дикари, с которыми Турлог очень скоро сошелся, как ни с кем до того. Говорили, в том племени он завел жену, которая от него все-таки понесла. Что в ней было такое, за что он не вспорол ей живот, я не знаю. Но по слухам, она была жрицей кого-то из Отродий.
И он, в самом деле, сумел нанести гипербореям несколько поражений.
Но даже безумный Турлог Кровавый Топор сообразил, что ему нужны союзники. Он послал гонцов ко мне. Предлагал союз. Я выслушал его посланников. Я напоил и накормил их за своим столом. Я ответил согласием.
Турлог прибыл через несколько дней. Он не слишком изменился. Шрамы, кажется, сделали его только красивее. Он был как обычно, полуголый и в шкуре. Завидев меня, он обнажил свои идеально ровные и белые зубы в веселой искренней улыбке. Спрыгнув с коня, он подошел ко мне и по-братски обнял. Турлог был не совсем человек, скорее стихия разрушения в человеческом облике, при всей своей кровожадности он не умел таить обиды и строить коварные замыслы. Думаю, что за минуту до того, как он убил Рагарда, Турлог не знал, что сделает это. И совершил убийство, повинуясь мимолетному порыву.
Он прибыл во главе большой свиты. Я заметил среди его спутников женщину с прекрасным и злым лицом. У нее были волосы с такими алыми прядями, какие бывают у ахеронцев. Она была на сносях.
Мы обнялись. Два киммерийских вождя, происходящие из одного племени.
- Мой дом – твой дом, брат. – сказал я. – Клянусь Кромом.
- Поселился в каменном замке, но помнишь старый закон! – расцвел счастливой улыбкой Турлог.
Я хлопнул его по плечу. Он ответил, я пошатнулся. Все это происходило во дворе моего замка. Ты можешь прямо сейчас подойти к окну и посмотреть, где все случилось. Я встретил его в воротах. Потом внешние ворота закрылись. Турлог спешился, и мы пошли ко входу в сам замок.
Там моя жена Ульфгива поднесла нам кувшин с вином. Вино мы с Турлогом выпили, передавая кувшин друг другу. Ульфгива поднесла тарелку, на которой лежал хлеб. Я оторвал от хлеба половину, откусил кусок, и передал Турлогу. Он сделал со своей половиной то же самое.
- Слышал, ты присягнул аквилонскому императору. – начал разговор о делах Турлог, когда еще жевал мой хлеб.
- Да, я был в Тарантии, и отдал ему свой меч. – подтвердил я, делая последний глоток вина. – Но в моих словах не было истины.
- Ты не считаешь, что эта клятва имеет значение? – спросил мой гость.
- Нет. Ни один киммериец не станет служить человеку, на котором лежит дурная метка. – сказал тогда я.
Турлог воззрился на меня, кажется, он был искренне удивлен. Это было старое-старое поверье, что истинным правителем может быть только человек, не имеющий изъянов во внешности. Порой, оно касалось даже боевых ран.
- У него лицо, будто он сунул голову в осиное гнездо. – уточнил я.
- Это дурная примета. В самом деле, никто кроме аквилонцев не посадил бы себе королем человека, настолько уродливого. Это противно обычаям предков и тому, что завещали нам боги. Я слышал, что он уродлив, а теперь ты подтвердил эти слухи. Такой человек не должен править. Боги не допустят этого.
Они сказал «боги», он говорил о своих родичах с Той Стороны. Что думаешь, ты, книжник, человек из цивилизованной страны, когда слышишь о варварских богах? Думаешь, что мы верим в то, что где-то в горах живет племя могучих духов, во всем похожие на людей, только наделенные бессмертием и даром творить чудеса? Это то, во что верят простолюдины. Но те, кто состоял в воинских братствах, постиг священные обряды и слышал истинные имена, знают, что все куда страшнее. Это сонм тварей, которых невозможно даже описать, и они несут с собой безумие, войны, болезни и тьму. В Турлоге была их кровь. Я и раньше чувствовал биение в нем темной крови. А теперь, когда я не видел его несколько лет, это стало особенно заметно.
Он стоял в шаге от меня. Он него должно было пахнуть лошадьми, железом, кровью, потом и выделанной кожей. А он пах цветами. От этого запаха цветов у меня мутилось в голове.
- Я отправил послов к Диармайду, королю Ротай. Диармайд ударит с юга, а мы с Севера. Мои гандеры пойдут за мной, они никогда не любили Тарантию.
- Ха! – воскликнул Турлог. – Это ли не повод, чтобы напиться по-настоящему?!
Я видел, что он верит мне. Не только потому, что мой рассказ о Вимарке подтвердил слышанные им слухи.
Я был его соплеменник. Я был его братом по воинскому союзу с тех пор, как нам исполнилось четырнадцать. Я поклялся ему истинным именем Старика. Назвал мой дом - его домом. Я разделил с ним вино и хлеб в моем доме. Я был киммерийцем.
Турлог повернулся спиной, чтобы скорее зашагать в пиршественный зал.
- Турлог! – позвал я его.
Он обернулся.
И тогда я убил его. Я несколько дней тренировался быстро выхватывать оружие и наносить один единственный удар. Самый важный удар в моей жизни.
В ножнах на поясе у меня лежал нож-скрам. Этот самый! – сверкнув глазами, старый маркграф выхватил из ножен расширяющийся к острию, полуторафутовый клинок, заточенный с одной стороны, толщиной обуха же - чуть ли не в половину дюйма. Это было грозное оружие, которое только в большой руке Лабрайда могло называться ножом, в руке же человека скромного сложения выглядело скорее небольшим мечом. Оно было грубой, неуклюжей формы, выковано явно из плохого металла, а роговая рукоять без единого украшения, побурела от старости и постоянного контакта с рукой владельца. – Этот нож мне вручили, когда я прошел испытание мужества, продержавшись в безлюдных пустошах Песни Ветров лунный месяц! Вручил мой отец, перед советом племени, таков был старый киммерийский обычай! – неожиданно громко сказал, почти выкрикнул Лабрайд. - Я выхватил скрам!
Я знал, что у меня есть только один удар. – уже тише добавил старый воин.- Если я не свалю его сразу же, безумный гигант, с которого в боях как будто стекали вражеские стрелы, разорвет меня голыми руками. В руках его была сила медведя, или даже двух, я видел его силу.
Но все же он был из плоти и крови, хоть эта плоть была и крепче, чем плоть любого из нас, в ком не текла кровь Отродий.
Я ударил сверху вниз, вонзил скрам в основание шеи, под ключицу, и вложил в этот удар всю свою силу, а сила моя тогда была немалой. Ударил и отскочил в сторону, успев увидеть, что клинок вошел вертикально ему в грудную клетку, по самую рукоять. Какое-то мгновение Турлог стоял, а рукоять скрама торчала из шеи, упираясь ему в подбородок. Турлог издал рев, не человеческий и даже не звериный. Он вцепился в рукоять скрама и вырвал его из раны. Скажи мне, может ли человек получить такую рану, потом вырвать из своей груди полтора фута стали, и остаться на ногах? А он устоял. Кровь ударила фонтаном, не ниже двух футов, окатила все его лицо. Он сделал ко мне шаг, глаза его сверкнули, старые, желтые, злые. Сжимая в руке мой скрам, он сделал шаг вперед. И еще один. Я воин, переживший много битв. Но в тот миг колени мои стали, будто из теста. Я просто стоял и смотрел, как он приближается. За спиной моей уже раздался отчаянный женский крик, больше похожий на крик разъяренной гарпии. Звенели клинки, и как будто издалека доносились боевые кличи. Турлог не ревел больше. Я даже гнева на его залитом кровью лице не видел, скорее разочарование. А потом он упал на колени. Сила его была все же конечна.
Тут подбежал один из моих воинов, ударил Турлога копьем в спину так, что острие вышло из живота.
Я снова поймал на себе взгляд Турлога. Он уже умирал. И древняя, злая желтизна ушла из его взора. Видимо, отлетела в те миры, откуда явилась.
У него был взгляд обиженного ребенка. Был ли он героем, был ли он монстром, был ли он сыном кого-то из Отродий, но прежде всего он не был взрослым человеком. А я был.
Мне поднесли знаменитый топор Турлога, такой тяжелый, что едва ли кто-то, кроме него, смог бы орудовать им в бою. Ты знаешь это оружие – по сей день им казнят за преступления против законов Империи.
Я отрубил Турлогу голову, потому что не мог больше смотреть в его детские глаза.
Эту голову я велел сохранить в уксусе и отослать в Тарантию. Тело же по моему приказу бросили в лесу, на поживу зверям. Но, клянусь Кромом, оно пахло цветами! Цветами, а не кровью и падалью!
Что случилось с людьми Турлога?
Их всех убили мои люди. Конечно, они дрались отчаянно, но я не дал им ни малейшего шанса. Против свиты Турлога, которая ехала на пир, а не на битву, вышла вся моя личная гвардия. Та самая, в которой служили и служат бок обок гандеры и киммерийцы. Это не была славная битва. Резня. Кровь бежала по этим самым камням, по которым ты входил в замок тысячу раз. Жену Турлога убили тоже. Она, хоть и беременная, дралась словно тигрица. Но один из моих рыцарей раскроил ей голову. Она упала. Невозможно было видеть, как содрогается ее живот, как задыхается и рвется на свободу ребенок ахеронской колдуньи и одержимого киммерийского убийцы. И все же никто не мог сделать то, что пришлось сделать мне. Я протянул руку, в нее вложили копье. Я ударил, только один раз – этого довольно.
Утомленный своим рассказом, Лабрайд помолчал. Писец ожидал продолжения, забывая дышать.
- Так я перестал быть киммерийцем. – наконец закончил свою речь маркграф Гандерландский. – Ни один киммериец не убьет гостя, с которым разделил хлеб под крышей своего дома. Ни один киммериец не убьет того, кого назвал братом и кому обещал союз. И ни один киммериец не станет служить королю, на котором такая дурная метка, как та, что лежала на Вимарке.
- Мой лорд, это самая потрясающая история, которую я слышал в жизни. Я должен все это занести в хронику?
Какое-то время правитель молчал.
- Нет. – вдруг сказал он. – Не пиши ничего из того, что я сейчас рассказал. Напиши так. На тридцать пятом году правления императора Вимарка, Лабрайд, киммерийский риаг, принявший сторону Империи, разбил Турлога Кровавого Топора, риага киммерийцев Пограничья. В сражении Турлог пал от руки Лабрайда. Люди же его были частью перебиты, частью перешли на сторону победителя.
- Но, мой лорд!
- Обращаясь к лорду, не следует начинать со слова «но». – повысил голос повелитель Севера.
- Да, мой лорд.
- На сегодня ты свободен. Приходи завтра, в то же самое время. Я думаю рассказать о том, как помогал императору выбить из Шамара двух королей Ротай – Диармайда и Ридерха. Много славных битв, побед цивилизации над варварством, и звонких афоризмов, которые так горазд был излагать Вимарк. История любит такое.
- Да, мой лорд.
Конец.

[Vart Raydorskiy]

Огненное чтиво...прочитал второй раз...

[Михаэль фон Барток]

Благодарю за высокую оценку!

[Vart Raydorskiy]

Если ваш проект да на бумагу, я бы приобрел,надеюсь когда-нибудь это случится, главное не бросать...потому что очень интересно

[Михаэль фон Барток]

Цитата: Автор: Vart Raydorskiy Если ваш проект да на бумагу, я бы приобрел,надеюсь когда-нибудь это случится, главное не бросать...потому что очень интересно

ну, без ложной скромности скажу, мне тоже работа кажется удачной.
но чтобы печатать, или хотя бы по просторам Интернета активнее распространять, там очень много такой редакторско-корректорской работы, за нее аж браться страшно.