Круммох из Горных Круммохов

[Михаэль фон Барток]

Продолжаю "расцвечивать" Новую Хайборию художественными текстами.
Небольшая пояснительная записка.
Говардовские киммерийцы - кельты.
Но практически единственное, что можно почерпнуть на эту тему у отца-основателя, это имя самого известного его героя, поминаемые Конаном боги, да "король Кумалл" в черновиках. Маловато будет.
Кельты некогда насели Европу от Испании до Румынии, и от Дании, до Италии.
Но все они смешались с последующими поколениями пришельцев, и утратили идентичность. А сохранили ее только уроженцы крайнего Северо-Запада. Даже, в и так не большой Шотландии, гэллы оказались "варварами с северных гор".
Зато, при относительной малочисленности, шотландцы, ирландцы и валлийцы оставили такой след в культуре, что у всякого автора, который создает свой мир, есть великий соблазн использовать "кельтское" (читай - ирландское, шотландское и валлийское!) наследие.
На заре своего пребывания на форуме, я брался за написание произведений о Киммерии. Не думаю, что все написанное было так уж плохо с литературной точки зрения. Но сейчас я согласен, что использование столь явно выраженного "горно-шотландского" колорита было ошибкой. Просто потому, что он относится к другой эпохе. Классическая Хайбория все-таки имеет некий антураж большей древности, с элементами античности.
Однако, коль скоро по внутреннему времени нашей (с соавтором) Новой Хайбории, прошла не одна сотня лет, народы сменили место жительства и образ жизни, я считаю себя свободным от этих ограничений.
Это Киммерия не времен Конана, а времен, когда ее равнинные части заселили ванирские поселенцы, в войнах вовсю используют огнестрел, а корабли Лигурийского Союза открыли Новый Свет.
Так что "конные кланы" Пограничья, контрабандное виски, рыжие бородищи и письменные объявления о поимке преступников не являются более "анахронизмом".
Рассказ, как многие догадаются, вдохновлен скорее сэром Уолтером Скоттом, (хватит уже немецкого Вальтера!!!), чем Робертом Говардом. В некотором роде трибьют шотландскому барду, но надеюсь, имеет самостоятельную ценность.
В рассказе вольно использованы байка астронавта Нила Армстронга (выходца из "конного клана" Пограничья!), и эпизод из биографии Уолтера Скотта-Баклю, предка писателя.

Круммох из горных Круммохов.

Каллен Круммох происходил из Горных Круммохов.
А по обе стороны границы всем известно, что только Горные Круммохи и являются настоящими носителями древней крови и имени. Да, по чести сказать, даже упоминать Круммохов с Равнин или Гандерландских Круммохов рядом с истинными, горными Круммохами не стоило бы.
Только вот Гленн Круммох, чей замок стоял на перевале, которым только и могли проникнуть в Киммерию большие торговые караваны, выводил в поле порядка двух тысяч всадников. И это - если считать членов его клана, а с наемниками, союзниками и родичами, Гленн, пожалуй, располагал войском в пять тысяч.
Гандерланский же Доналл Круммох владел титулом имперского барона, полудюжиной замков, и носил титул Стража Границ, а значит, кроме восьми сотен воинов клана, командовал, самое меньшее тремя тысячами имперских всадников. Если бы он вздумал собирать большое войско, то, наверное, сумел бы вывести в поле силу не меньшую, чем его киммерийский родич и заклятый враг Гленн.
Весь клан, власть над которым унаследовал Каллен, насчитывал едва ли пятьсот человек, а значит, воинов у него было человек шестьдесят-семьдесят.
Зато это все были настоящие горцы, чистокровные киммерийцы, которые крепко держались старых обычаев. Они не то, чтобы не склонили колени ни перед королем из Трагерна, или императором из Тарантии. Они вообще не понимали, почему они должны склонять перед кем-то колени. В своих родичах, когда-то спустившихся с гор, и превратившихся теперь в больших людей, Горные Круммохи видели только отступников. Но если уж их приглашали на большие пиры, или сражаться под знаменем одного из могущественных родичей, откликались с великой радостью.
С необычной крепостью, являя всему миру пример настоящего киммерийского (причем горского!) упрямства, Круммохи сопротивлялись нововведениям и держались старинных обычаев.
Обычай же их был простой, истинно горский. Круммохи происходили от легендарного героя Круммоха Кривого. Герой то был великий, а то, что никто о нем толком ничего не знал вне пределом владений клана Круммох, так горные Круммохи не в ответе за чужую скверную память. Говорили, что сий муж был ровесником Конана Скитальца, и даже однажды будто бы дрался с тем на поединке чести, от чего и окривел. Ученые мужи в Трагерне, в самом деле находили в каком-то засаленном, выцветшем и вообще крайне плохо различимом списке имя Круммоха, упоминавшееся в ряду Ниалом, Аэдом, Бранкоригом, Кумаллом и другими воителями Века Саг. Правда кроме имени разобрать было ничего нельзя. Но раз уж человека записали одной строкой с риагами могучих племен – значит он был того достоин. Рассказывали, что двоюродный дед Каллена, один из немногих Круммохов, умеющих читать, своими глазами видел эту строку, в которой за явственно различимым Аэ(д) С(ын) Тума(н)а было начертано Крумм(ох) Кр(ивой).
Слово старейшины клана – закон. Раз двоюродный дед Каллена своими видел имя предка в старинном свитке, значит все претензии Круммохов на знатность рода обоснованы.
Раз уж в Круммохах текла кровь героя, то единственными достойным мужчины занятием они считали войну или разбой. Что, в условиях Пограничья означало одно и то же.
Никто из них не утруждал себя трудом на земле. Рассказывали о Круммохе, который посадил грядку с луком, но над ним так смеялись за это, что он сам же ее и вытоптал.
Зато уж в незаконной охоте на любого зверя и птицу, в рыбной ловле, в выкапынии чужого урожая и тому подобных способах разнообразить свой стол, Круммохи были изобретательны и неутомимы. Воистину, не был истинным Круммохом тот, кто
Впрочем, пасти стада, перегонять их в долины, да и наниматься гуртовщиками к проклятым долинникам, что побогаче, не считалось ниже достоинства истинного сына гор. Но особым шиком у Круммохов считалось угнать порученное их заботам стадо, да и продать его подороже, где-нибудь подальше от Пограничья.
Если случался большой или малый набег с любой стороны границы, все Круммохи, как один, вставали под знамя того, кто пообещает большую долю добычи.
Давно уже запрещен и забыт был во всей Киммерии обычай Алого Копья, когда перед объявлением войны казнили пленника, и посылали во все стороны гонцов с окровавленными копьями – символами призыва явиться на войну.
Но людям нужны символы, и в Пограничье таким стал чадящий кусок угля, который воздевали на пику перед походом.
Стоило где-то зачадить такому факелу, тут же к нему сбегались с гор Круммохи, часто босые, зато в снятых с врагов золотых украшениях, вооруженные страшными всему Северу киммерийскими бердышами на шестифутовых древках, копьями, мечами, кинжалами и арбалетами. И уж, каким бы нищим голодранцем не был горец, но плащ, раскрашенный в цвета клана, у него был всегда. Иной раз, подражая героям забытой старины, даже красили перед боем лица, чего в Пограничье никто уже не первую сотню лет не делал.
Дрались они как все горцы, не признавая дисциплины, и даже презирая ее, зато с бесшабашной отвагой. Впрочем, показать спину врагу не стеснялись, благо спину ту при отступлении прикрывал большой круглый щит, ловко перекинутый через плечо. А потом поворачивались к бросившемуся в погоню врагу, и снова встречали его лесом из копий, секир и мечей.
На заработанное кровью (и просто награбленное) золото и серебро, Круммохи могли купить скота, зерна, или чего-то, помогающего пережить долгую зиму в их холодных, рушащихся от старости и небрежения хозяев, замках. Но еще больше утекало сквозь пальцы, растраченное на выпивку, игры и нелепую показную роскошь.
Жили они все в трех башнях, которые построили, когда еще не были такими бедными, заносчивыми и ленивыми. Жили в варварской роскоши и бедности. Ели с украденных золотых блюд, да только одну и ту же баранью кость варили иной раз трижды, каждый раз сьедая кашу, а вот кость сберегая для приготовления следующей.
Зато пить умели так, что даже соседи, такие же киммерийские горцы, головорезы и разбойники, иной раз уезжали с их пиров, вповалку уложенные, не разбирая принадлежности к клану, знатности и богатства, в одну и ту же телегу, которую тащили через бездорожье трезвые, и хорошо знающие дорогу пони.
Круммохи умели и пить, и гнать бренди. То был напиток необычайной крепости, но не лишенный и вкуса. И хоть упиться им можно было до того, что упадешь с седла, похмелья сей небесный нектар с собой почти не нес. Круммохи порой и продавали свой бренди, и меняли на другие припасы, но особенно много и часто его дарили всевозможным представителям властей и закона.
Как говорил граф Остейн, считавший себя наследником ванирских королей рыжий гигант, (который однажды схватил имперского рейтара за ремень, и перекинул его, как был, в доспехах, через крепостной вал), бренди Круммохов был в родстве со всеми четырьмя стихиями.
Первый стакан пьется, будто пойманный в бутылку огонь, второй – будто родниковая вода. После третьего пьющий ощущает, что летит, а после четвертого ощущает землю, с которой сталкивается после полета. Граф, человек, хоть и свирепый, был не лишен поэтической жилки, особенно во хмелю.
Так же Круммохи любили подкараулить на дороге одинокого путника, (впрочем, и полдюжины их бы не устрашили), и обобрать его до исподнего. Особым шиком считалось отпустить несчастного пешим и босым. Но убийств, за исключением случаев, когда была затронута честь, старались избегать. Круммохи не были кровожадны.
Они любили музыку, и на самом деле умели ее исполнять. Мужчины клана предпочитали песни грубые, лихие, непристойные и веселые. А вот женщины хранили и преумножали наследие песен печальных, поэтичных, порой даже изысканных.
Все-таки Круммохи не были такими уж дикарями, как может показаться. Они были воинским кланом Пограничья, а в то время, о котором пойдет речь, в этом краю сложился такой уклад жизни, в котором война стала постоянной и перестала быть войной в истинном смысле слова. Разбой же вошел в плоть и кровь каждого, рожденного в Семи Марках, и стал не просто разбоем, но стихией, самим веществом жизни.
Старейшина клана Круммох считался королевским рыцарем, и сам считал себя таковым. Кто-то в семье вождей даже умел читать и писать, и иногда бывал при дворе. Вот только после этого обязательно возвращался к бурной и опасной жизни Пограничья.
Конечно, кроме тех Круммохов, что спустились с гор, и основали нынче могущественные, но совершенно потерявшие связь с горными родичами, рода рыцарей по обе стороны от границы, были и те, кто избрал себе другой путь. Представители боковых ветвей клана встречались по всей Хайбории.
Кто-то, поступив на службу лигурийскому королю, уплыл завоевывать для того страны Нового Света. Кто-то охранял самого великого герцога Офирского. Кто-то и вовсе осел на землях Казакии, и там сражался против давно уже обратившихся в степняков, бесконечно дальних родичей.
Наверняка, если тщательно отследить родовое древо Круммохов, на нем можно будет отыскать и ученых мужей, и богатых торговцев, и простых ремесленников. Но для всех этих людей происхождение от горного клана стало не более, чем семейной легендой.
А горцы хранили свое имя и образ жизни в веках.
В мире не бывает ничего вечного, и когда-то и Горные Круммохи и мир вокруг них должны были измениться. Но когда Каллен Киран Круммох пришел в этот мир, казалось, что уклад Пограничья – это навсегда. Вольно или невольно, Каллен станет одним из тех, кто изменит и самих Круммохов, и прочие горные кланы, и вообще жизнь на границе.
Но до сначала ему предстояло вырасти, выжить среди бесчисленных опасностей, возмужать и превратиться из того Каллена, о котором сочиняли песни сами Круммохи в того, о ком будут говорить в Государственном Совете Аквилонской Империи.
Детство и отрочество Каллена прошли в обычных для отпрыска горных Круммохов делах.
Он, то вытаскивал птицу и кроликов из чужих силков, то гонялся с палкой за мальчишками из других селений, которые таскали птицу и кроликов из поставленных им силков.
В один день юный Каллен должен был истово внимать рассказам стариков, которые передавали ему предания клана. В другой - его учил аквилонской грамоте отставной офицер гандерландских пикинеров.
И наконец, на третий день, Каллен был послан своим суровым отцом, отнести сидящему в темнице, в ожидании виселицы, дяде, флягу с бренди и мясной пирог. Сам Каллен-старший появиться в городе не мог по той же причине, что и прочие взрослые Круммохи.
Пропихнув через тюремную решетку подарки, Каллен на обратном пути решил немного посмотреть город.
Конечно, он много видел в тот день, от часов на башне, до развода караула у ратуши. Впервые в жизни отведал сладких вафель, но успел получить по шее от пьяного солдата-инвалида.
Наконец, суета города утомила юного сына гор.
Он совсем уже готов был покинуть каменный мешок, и более никогда туда не возвращаться.
Каллен миновал городские ворота и шел по мосту через ров.
Ров в дни летней жары неприлично обмелел, но наверное, стал даже более непреодолимым для любого злоумышленника, потому что теперь состоял в равных долях из топкой грязи, нечистот и всяческого мусора, и совершенно неприлично смердел.
На мосту стояла толстая рыжая девочка, и зачем-то упорно тыкала палкой в вонючее месиво.
- Эй, босоногий! – окликнула она Каллена, который обернулся, в поисках кого-то к кому рыжая могла обращаться. Но вокруг не было других босоногих, да и вообще никого не было. – Да ты, ты голодранец! Подойди сюда! Помоги мне!
Каллен подумал, что ему нужно просто бежать от рыжей, даже не спросив, чего она от него хочет. Платье девочки, хоть и грязное, и рваное, было когда-то богатым, а в повадках ее было нечто, указывающее на высокое происхождение. Но любопытство победило осторожность, и Каллен приблизился.
В жидкой грязи бился за свою жизнь щенок горной собаки. Чем толстушка собиралась ему помочь, протягивая палку, Каллен не понял. Девчонки, как известно, глуповаты.
В сердце Каллена встрепенулась жалость. Как всякий горец, этих собак он ценил, и, наверное, даже любил. То были верные друзья горцев на войне, и на охоте. Они стерегли стада, они помогали перегонять их через горы, могли в одиночку справиться с волком. Самых свирепых растили для войны. Это были огромные, но сухие и жилистые собаки, покрытые жесткой клочковатой шерстью. Способные зимовать на снегу и питаться объедками, горные волкодавы были как будто, сродни самим горцам. Когда Каллен был совсем маленьким, псы этой породы жили прямо в комнатах его замка. Он помнил их теплые языки, которыми они лизали его, помнил, как холодными ночами спал, с двух сторон согретый жесткими, мускулистыми телами своих стражей.
Нельзя дать отпрыску этих благородных животных утонуть в нечистотах!
- Помоги же мне, ну! – нетерпеливо крикнула девочка. Она была тремя или четырьмя годами моложе Каллена, которому было только одиннадцать. Видимо, жизнь в городе очень безопасна, раз девочки гуляют одни, где захотят.
- Палкой тут ничего не решить. – весомо сказал Каллен, и, полез под мост. Там он крепко обхватив ногами одну из несущих балок, свесился вниз головой. В нос ему еще сильнее ударило зловоние. На миг Каллен усомнился, что ему хватит длины рук, чтобы дотянуться до погибающего щенка. Но судьба смилостивилась над ними обоими. Каллен протянул руку, и в тот самый момент, когда зверь с отчаянным визгом попытался подпрыгнуть, крепко схватил его за ошейник.
Висеть вниз головой, зацепившись коленями за перекладину, вообще нелегко, долго не продержатся даже самые прочные сухожилья. А когда в руке бьется весящая не меньше двадцати фунтов собака, тем более - нелегко.
Но Каллен был, в свои годы, уже достаточно закален бесчисленными часами, которые провел, лазая по горам и скалам, и потому, хоть и скрипя зубами, сумел с помощью одних только мышц живота, подняться. Переведя дух, он перебросил хрипящую собаку через край, и вылез следом, запыхавшийся, с красным, после того, как висел вниз головой, лицом, но довольный совершенным им добрым делом.
Девочка не спешила бросаться к нему с благодарностями. Наконец, что-то решив для себя, она принялась рыться в складках платья. Когда ей удалось отыскать нужный карман, она вытащила большую круглую монету и протянула ее Каллену. Тот подавил в себе порыв гордо отказаться, и принял подарок. Это был имперский аурес с профилем какого-то давно забытого императора. Старый, потускневший, где-то стертый, но это был имперский аурес! Едва ли когда-то хоть один Круммох держал в руке такую монету, если то не была военная добыча.
- Благодарю. – пробормотал Каллен.
Девочка не удостоила его ответом, она возилась со щенком.
- Ты уж следи за ним получше. – сказал Каллен. – В другой раз меня рядом не будет.
- Отстань! – отмахнулась она. – Получил свои деньги, и иди, куда шел!
Это было уже высокомерие, даже заносчивость, но Каллен, все еще не веря себе, сжимавший в кулаке аурес, начал догадываться, кем может быть эта грубая девчонка. Рыжие волосы, пухлое сложение, редкая для такой малявки самоуверенность и привычка дарить золотые за пустяковую услугу.
- Ты ведь дочь графа Остейна? – спросил Каллен.
- А тебе какое дело, кто мой отец? – вызывающе спросила девочка.
- Между твоим отцом и моим отцом – много крови.
Возможно, дочь Остейна еще была сущим ребенком, но для Каллена время детских игр уже прошло. Пройдет год или самое большее два, и он перестанет считаться ребенком. Рыжая толстушка всего лишь девчонка, но она происходит из семьи врага.
- Ты же горец? Ты Круммох?
- Да.
- Пошли, я тебе что-то покажу.
Растерявшись, Каллен пошел за девочкой.
- Больше не приходи сюда, горец. – сказала она, указывая на выцветшую на солнце, истрепанную, дождями и ветром, холстину, что была прибита к створке ворот. На ней был некогда изображен горец. Изображен очень правдоподобно, а все же оскорбительно. Кажется, такое называли «карикатура». И еще какие-то буквы под рисунком и над рисунком.
- Читать умеешь? – спросила девочка.
- Только учусь.
- Ох, я так и знала. Смотри что тут написано.
Каллен и так, и этак вглядывался в кривые буквы, но разобрал только название своего клана.
- Круммох. Тут написано «всякий Круммох». – наконец, сказал Каллен.
- Верно. – неторопливо согласилась девочка. – Там написано, «всякий человек по фамилии Круммох должен быть повешен»!
- Что?! Там на самом деле так написано?!
- Учился бы читать лучше, не спрашивал бы! Беги и не возвращайся. Тебе сегодня повезло, стражники моего отца разленились, а ты еще не совсем взрослый. Но если бы у тебя спросили, как тебя зовут, а ты ответил правду, вечером висеть тебе рядом с тем Круммохом, что сейчас сидит в тюрьме.
- Это мой дядя.
- Беги, пока не поздно, Круммох.
Каллен повернул в сторону дороги. В последний миг он обернулся и спросил.
- Как тебя зовут?
- Я Вильда Остейн.
- Меня зовут Каллен Киран Круммох. Отныне на тебя не распространяются законы крови. – сказал юный горец, и быстро пошел, почти побежал по мосту. Через сотню футов он свернул с дороги, и бросился прямо в пустошь. Надо было спешить домой, сообщить новость отцу и другим старейшинам клана.
Вильда Остейн проводила его взглядом и что-то пробормотала под нос.
Спасенный Калленом щенок повизгивал и терся об ее ноги, превращая хозяйку в совершенную замарашку. Но Вильде не было до этого никакого дела.
Она посмотрела на пса. Отец подарил его всего два дня назад, вняв ее просьбам. Вдовец и отец единственной дочери, граф Остейн, свирепый со всеми прочими, в отношении Вильды был мягкосердечен и даже сентиментален.
Остейну щенка поднес кто-то из лояльных горцев. Вильда два дня только и делала, что играла с собакой. Будучи трехмесячным щенком, он уже был крупнее иных взрослых собак.
Единственное, чего недоставало питомцу графской дочери, было имя. Всевозможные Кусаки и Пушистики казались недостойными столь грозного животного.
- Назову я тебя Круммох, хорошо? – спросила девочка.
Горный волкодав не возражал.

[Зогар Саг]

Выглядит как начало эпичной эпопеи о великих воинах на великой войне, коварстве, мести, великой любви и подлом предательстве.

[Михаэль фон Барток]

На эпопею не замахиваюсь, но все же это действительно только завязка.
Так, среднего объема повесть запланирована.
Но с коварством, местью, предательствами, верность клятвам и тп. Даже любовь предусмотрена.